Заводской район - Арнольд Львович Каштанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что же мне, стоять надо было? — для приличия возмутилась Тоня.
Сысоев лукаво подмигнул:
— Ох, какая горячая! Будто я вас первый день знаю. Вас не очень-то и обидишь…
Возвращаясь домой, Тоня вспоминала лицо Корзуна, когда к нему обратился Сысоев, и улыбалась. В почтовом ящике было письмо от стариков и свернутый вчетверо листок из записной книжки. Сначала Тоня развернула листок и прочитала:
«Дорогая невестка! Надеюсь, ты ведешь себя хорошо. Сегодня получил письмо от наших из Крыма. Они довольны жизнью. Олька поправляется. Если тебе что нужно — звони. Привет от Валерии. Дай знать о себе. Мать почему-то о тебе беспокоится, а я уверен, что ты как всегда молодец. Хотел познакомить с тобой симпатичного человека. Аркадий».
В конверте был Олин рисунок — обычные ее домик, елки и цветы ростом с елку, но теперь правый нижний угол был исчиркан синим карандашом — море. Растроганно улыбаясь, Тоня прочла четыре странички мелких, аккуратных строчек свекра — дотошный, с массой цифр отчет о дороге в Крым, о погоде, режиме дня, описание жилья, перечень цен на базаре, пересказ беседы об Оленьке с каким-то очень крупным местным специалистом. В конце стояла роспись: Брагин. Несколько строчек свекрови: «Как ты, наша Танюшка?» И в конце большими печатными буквами: «Мама целую тебя приезжай Оленька». Буквы «у» и «е» были нарисованы неправильно. «Господи, — счастливо вздохнула Тоня. — Только бы все были здоровы». Она с удивлением подумала, что за весь день ни разу не вспомнила о дочери.
Глава шестая
Аркадий Брагин
Три недели не было дождя и стояла, не смягчаясь ночами, редкая для города изнуряющая духота. В лабораториях не могли раскрыть окна — с разбитой напротив стройплощадки плыла повисшая в воздухе горячая пыль. И вот…
Лаборантка охнула, подбежала к окну и распахнула его. Аркадий еще не понял, что случилось, он еще видел, как клубилась вслед за машинами пыль на белых дорогах, а перед ним уже летели вниз первые дождевые струи, окрашенные пылью со стен. Неровный лесистый горизонт сразу стал размытым. Быстро темнело. Струи, все больше наклоняясь, хлестали сбоку.
Дороги испятнались оконцами луж, кипящих под ливнем. По опустевшей стройплощадке полз тупоносый «газик», словно облитый темным густым маслом. Под правой фарой слепо горел огонек — не выключенный указатель поворота.
Запотели стекла, в комнате стало совсем темно. И вдруг чуть изменился ветер, в окно сильно дохнуло свежестью, капли застучали по жестяному карнизу, отскакивая в комнату, лаборантка счастливо ойкнула и отпрянула от окна. Вдалеке по дороге шел застигнутый дождем человек. Рубашку и туфли он нес в руке, брюки завернул до колен. Лаборантка и Аркадий следили за ним и не замечали своих улыбок.
Через полчаса дождь начал редеть, медленно стали проявляться цвета за его завесой. Тяжело разворачивался на площадке автопоезд с длинной бетонной фермой, возникали вокруг него человеческие фигуры. Как вспышка, появились тени, отпечатались на охре песка. Еще минута — и дождь кончился.
А они все стояли у окна. Смотрели, как сразу увяз в грязи автокран, буксовал, окутывался сизым дымом. Опять начинало парить.
Позвонил Михалевич:
— Брагин, тебя к телефону.
Голос был чуть раздраженный: он, Михалевич, никому не запрещает пользоваться своим телефоном для личных дел, но разыскивать сотрудников по всему институту — это уже слишком.
— Алло, Аркадий?
Аркадий, улыбаясь, слушал торопливый Анин голосок. Поймал любопытный взгляд Михалевича, тот сразу уткнулся в отчет, а Аркадий повернулся к нему спиной.
— У вас там тоже гроза? — кричала Аня. — У нас небо раскалывается! В три забери меня со студии! Преступление — не искупаться в реке после такой грозы!.. Слышал? Слышал, как бабахнуло? Я бросаю трубку, я боюсь говорить по телефону в грозу! Значит, в три!
Все еще улыбаясь, Аркадий положил трубку и сказал Михалевичу:
— Я с обеда уйду, ладно?
— Валяй. — Михалевич с деланным вниманием читал отчет.
— Я завтра все закончу.
— Валяй, валяй.
«В три забери меня». Анины приказы всегда звучат женственно.
Освободилась она в начале пятого. Аркадий ждал ее в кафетерии напротив студии. Зной уже высушил асфальт и воздух, опять раскалились улицы.
Приятель Ани на своем «Москвиче» отвез их за сорок километров, где чистая и спокойная Свислочь, пересекая луг, наполнила до зеленых краев низкие берега. Машина свернула с дороги и, оставляя два следа в мокрой высокой траве, остановилась у воды. На другом берегу торчали из травы морды коров, а из близкой березовой рощицы слышался сдержанно-напряженный сигнал горна — там был пионерский лагерь. Бросаясь в воду, Аня охала, а потом, барахтаясь в ней, стонала от наслаждения. Приятель ее, молодой, весь заросший черными волосами толстяк, отдувался и бормотал сам себе:
— Ой, помереть мне, ой, помереть мне, братцы…
Замерзнув, лежали втроем на берегу, впитывая кожей солнце. Когда влезли в машину, Аня вдруг надумала окунуться в последний раз, и мужчины ждали ее в душном кузове, с улыбками прислушивались к ее ликующим крикам.
Работа Аркадия была почти закончена, завтра он должен сдать отчет.
Аркадий уже испытывал неприязнь не только к скучным страницам отчета, но и к столу, за которым они писались, к своей лаборатории и к самому себе. Он говорил себе, что не нужно думать о работе. Что бы сказала о нем Демина из восьмой палаты, если бы была жива? Аня шла к ним, выжимая на ходу волосы, и ее приятель в шутку стронул машину с места, как будто хотел уехать без Ани. Также в шутку — ей хотелось смеяться — Аня догнала машину, вскочила на ходу. Она расчесывала волосы и, стараясь увидеть себя в зеркале заднего вида, наваливалась на Аркадия плечом. Волосы пахли речной свежестью.
Они очень устали, им было жарко. После душа Аня снова ожила и распевала во все горло. Аркадий слышал ее из столовой. Ему хотелось пить, однако он удерживался от желания подойти к холодильнику, чтобы в полной мере насладиться мечтой о холодном вине, прежде чем утолить жажду. Ему казалось, что в этом и есть секрет злополучной, не дающейся формулы «жить просто, по-человечески». Потом он стоял под ледяным душем, а Аня готовила ужин.
— Я умираю от голода, — сказала она и похвасталась: — Я еще ни к чему не притронулась, не веришь?
— Не верю.
— Ну
