Азбука «Аквариума». Камертон русского рока - Павел Владимирович Сурков

Прежде всего, история про хоббитов родилась не просто так: исследователь средневекового эпоса, Толкин был поглощен всей подобной полусказочной эстетикой – и понял, что вполне может создать свой собственный мир, чрезвычайно похожий на любой из существующих эпосов (например, на «Старшую Эдду» или «Беовульфа», которыми филолог Толкин занимался вполне профессионально – и его интерпретация последнего эпоса относится, пожалуй, к числу безусловных научных этнографических и фольклористических удач и должна рассматриваться как серьезное научное произведение).

Гребенщиков, по его словам, прочитал Толкина примерно в 1978 году и книга его абсолютно потрясла: «Помню, когда я впервые дочитал его до конца, то закрыл последнюю страницу, подождал примерно тридцать секунд – дело было в автобусе, я (как обычно) ехал на задней площадке и читал стоя, – открыл с начала и стал читать по второму разу. С тех пор я перечитывал трилогию четырнадцать раз, два раза переводил ее на русский язык в устном чтении, и для меня это КНИГА. Я мало встречал книг – если встречал вообще, – которые обращались бы напрямую ко мне и говорили о мире, являющемся моим».

БГ абсолютно точно, своим невероятным эстетическим чутьем, понял, в чем именно состоит невыразимая с первого раза мощь текста Толкина. Тот создавал не книгу. Тот фактически создавал новую реальность: полностью, целиком, от начала до конца. Сознательно он этот делал или нет – не очень понятно (существует легенда об «Инклингах» и их споре – якобы, друзья по колледжу Толкин и Льюис поспорили о том, можно ли в начале XX века создать новый эпос, чтобы тот действительно стал культовым. В итоге у Толкина получился «Властелин колец», а у Льюиса – цикл книг о стране Нарнии), но вот структурирование своего мира он явно проводил стопроцентно рационально. Причина была проста: Толкин видел ключевое смещение исторического дискурса, оно происходило прямо у него на глазах. Во время Первой мировой войны, где Толкин оказался в окопе на передовой, менялась полярность мира, казавшегося стабильным, прочным и упорядоченным.

До Первой мировой (собственно, тогда она еще не была Первой, но безусловно становилась Мировой, а где-то ее даже называли Великой) войны растяжка в человеческом сознании между добром и злом была довольно размыта. Да, в военных условиях люди всегда делятся на своих и чужих, но на всех предыдущих войнах человечеству был свойственна некая, скажем так, иллюзия благородства: побеждал сильнейший, это так, но понятие чести и силы этой чести оставалось незыблемым. Но то, что случилось во время Первой мировой войны на реке Пир, где впервые было применено оружие массового поражения, полностью изменило сознание всего человечества.

Раньше было понятно: враг – он вон там, но он имеет вполне человеческий облик, этот враг логичен и в целом понятен. И вдруг выяснилось страшное: оказывается, можно где-то за пределами поля боя просто нажать одну-единственную кнопочку (причем кому будет принадлежать рука, нажимающая эту кнопочку, – не так уж и важно), и десятки, сотни человек перестанут существовать. То, что их убьет, – бездушно и безлико, а потому невероятно страшно. Газ не имел образа, спастись от него, не прибегнув к определенным техническим ухищрениям, например, к противогазам, было нельзя – и эта безликая смерть, которая вырвалась на волю на фронтах Первой мировой, не могла не поразить писательское воображение Толкина. И отсюда его Саурон – это развоплощенное Зло, Зло, которое не имеет облика (правда, изо всех сил стремится этот облик себе вернуть), это наилучшая метафора химической, ядерной или водородной угрозы, нависшей над миром, метафора Последней Битвы, последней войны (а ведь любая мировая война, которая может разразиться на нашей планете и в которой будет применено оружие массового уничтожения, безусловно, окажется последней) – вот то, что великий писатель Толкин прочувствовал и сумел описать.

И второе, что показала Мировая война, – это то, что время героев ушло навсегда. Пришло время простых людей, более того – маленьких людей. Хоббиты были совершенно не готовы ни к какому пришествию Саурона, они бы мирно до скончания этого мира сидели в своей Хоббитании, пекли бы пироги с ревенем, курили трубочки и иногда развлекались фейерверками.

Но война не знает никаких ограничений. И война объединяет на бранном поле всех – и именно поэтому настоящие подвиги начинают совершать существа совершенно негероические, более того – просто не приспособленные ни к какому геройству. Саурона побеждают не короли и волшебники, не богатыри и эльфы, а простые, немного запуганные, но верные и целеустремленные хоббиты, маленькие люди, простые люди – как те, кто сражался на полях Великой войны. Время волшебства и героев ушло – не зря в конце «Властелина колец» магия уходит из Средиземья: эльфы и последние высшие существа (вроде того же Гэндальфа) навсегда уплывают из Серой гавани на Восток, в таинственный и прекрасный Валинор, где людям нет места (только избранных хоббитов они берут с собой). Ну а в мире людей и «маленьких людей» не остается места волшебству и сверхъестественному: теперь они справятся со всем сами – и просто будут перестраивать и восстанавливать свой израненный войной мир.

Конечно, эти метафоры отозвались в душе у БГ. А мир, досконально придуманный Толкином, оказался настолько притягательным, что БГ не просто выучил синдарин (искусственный эльфийский язык, также изобретенный Толкином), но написал на нем один куплет в песне «2-12-85-06».

О том, как Дюша поучаствовал в первой экранизации «Властелина колец», сделанной ленинградским телевидением, мы уже рассказывали. Ну а когда вышел знаменитый фильм Питера Джексона, то БГ ринулся его смотреть: «Я посмотрел сразу, как он вышел. Как раз мы летели с Ямайки, и я с самолета прямо чесанул в кинотеатр. Богатый лубок. Лубок, но очень богатый. Он мне понравился тем, что не постеснялись подойти достаточно близко к книге, несмотря на советы профессора Толкина этого не делать. Получилось что-то, что напоминает мне книгу, ощущения от самой книги. Я считаю, что они добились своей цели. Как ни странно, образы совпали. Я был рад, что они подошли с таким вкусом; теперь, когда я буду перечитывать книгу, я буду иметь в виду, что возможна такая трактовка. Что мне приятно, меня ничего не покоробило… Нельзя перевести вещь из духовной плоскости в материальную, ничего не потеряв. А тут потери, конечно, есть, но не такие значительные, как я боялся».

Больше всего БГ зацепил эпизод в Мории – наверное, и вправду самый сильный в первом фильме трилогии: замечательный Балрог и великолепно построенная подземная страна. Но некоторые психологические моменты Гребенщикова позабавили: