Конструирование языков: От эсперанто до дотракийского - Александр Чедович Пиперски
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще одна проблема состоит в том, что слова на эсперанто не разделяются на части однозначно. Так, в эсперанто есть суффикс -er– который выражает значение единичности: sablo 'песок' ~ sablero 'песчинка'. Но при этом Заменгоф включил в лексикон своего языка немало французских заимствований на -er, -eur, а также английских и немецких заимствований на -er. В эсперанто они точно так же оканчиваются на -ero: danĝero 'опасность' (англ. danger, франц. danger), papero (англ. paper, франц. papier), kajero 'тетрадь' (франц. cahier), rivero 'река' (англ. river, франц. rivière), inĝeniero 'инженер' (франц. ingénieur), vetero 'погода' (нем. Wetter, англ. weather) и так далее. При этом суффикс -er– здесь не выделяется, хотя в некоторых словах мог бы; так, корень kaj– означает 'набережная', а значит, kajero – это могло бы быть что-то вроде 'единичный представитель набережной'. Значение, конечно, странновато, но почему бы и нет. В задаче № 7 встречался корень gazet– 'газета'. Корень gaz– тоже есть и значит 'марля' (или газ как ткань – это то, из чего сделано газовое платье), а значит, gazeto – это еще и 'марлечка'. Таким образом, эсперанто не всегда допускает однозначное понимание слов, но, впрочем, Заменгоф и не обещал полной однозначности, а газету от марлечки по контексту отличить обычно несложно.
Критике Лескина подверглось богатство морфологии эсперанто, которое он считает избыточным. Он не одобряет идею Заменгофа обозначать винительный падеж с помощью показателя -n, поскольку это идея, чуждая романским языкам и английскому. Да и стройная система причастий, которая позволяет построить даже пассивное причастие будущего времени (вспомним novigota из задачи № 6, которому по-русски соответствуют четыре слова: 'тот, который будет обновлен'), вызывает у Лескина удивление.
Ничего не говорит Лескин об артикле: ему как носителю немецкого языка он был привычен. Но для человека, говорящего по-русски, определенный артикль, который Заменгоф ввел в эсперанто, явно создает трудности – или такой человек просто не обращает на артикль особого внимания. В частности, в переводе «Паруса», который мы видели, артикль употребляется без особой системности, фактически для благозвучия. Почему во фразе ne feliĉon vel' aspiras 'не счастья парус ищет' нет артикля перед словом velo, при том что ко второму четверостишию речь уже явно идет об определенном парусе? В строке La ondoj ludas, vento spiras 'Волны играют, ветер дует' волны почему-то определенные, а ветер нет. Словечко la явно вставлено только для того, чтобы получился правильный ямб, а вставить l' перед vento мешают соображения благозвучия: тогда бы оно оказалось между двумя согласными. Заметим, что ни в одном переводе на английский, немецкий или французский язык, выполненном носителем языка, такого не встретишь: будут либо два определенных артикля, либо ни одного, но не один из двух. Все это подтверждает сомнительность решения Заменгофа включить артикль в свой язык.
Критический очерк Лескина завершается рассуждением о сложности этого языка, которое заслуживает того, чтобы процитировать его целиком:
Напоследок я хочу добавить еще одну вещь: я много раз говорил, что язык эсперанто труден. Его сторонники и авторы учебников утверждают обратное. Но трудный и легкий – понятия относительные, и тот, кто называет эсперанто легким, может делать это, лишь основываясь на собственном опыте. А раз так, то и я могу поделиться опытом. За свою жизнь я выучил немало языков; в их числе были и славянские, которые считаются очень трудными. Я владею ими на высоком уровне и могу на них говорить. Несколько лет назад я удостоверился в том, что до сих пор обладаю способностью выучивать такие языки, на примере одного языка, считающегося сложным (Лескину в год опубликования этого текста исполнилось 67 лет. – А. П.) Но вот я попробовал сделать то же самое с эсперанто и к своему глубокому изумлению обнаружил, что этот искусственный язык оказался мне труден, хотя думаю, что я понимаю латынь, французский и итальянский не хуже большинства эсперантистов, а значит, имею то же преимущество при освоении словарного запаса. О том, чтобы я овладел эсперанто за несколько месяцев и уж тем более недель, не могло идти и речи. Я не спорю, что люди, более способные к изучению языков, могут это сделать. Но для того чтобы с уверенностью судить об этом, необходимо узнать у тех, кто овладел эсперанто, сколько времени они на это затратили. Под «овладел» я подразумеваю, что они говорят на этом языке как на родном или почти как на родном. Если кто-то может с помощью учебника эсперанто за короткое время написать письмо или соорудить пару предложений для публичного выступления, это ничего не доказывает, а общие рассуждения восторженных сторонников мирового языка о простоте эсперанто не имеют никакой ценности{60}.
Впрочем, из рассуждений Лескина можно сделать важное заключение: любители эсперанто уже в начале XX в. составляли большое и сплоченное международное сообщество. Так остается и по сей день. В 1905 г. во французском городе Булонь-сюр-Мер состоялся первый конгресс эсперантистов, в котором приняли участие 688 человек из 20 стран. Там была принята Булоньская декларация, заложившая основы дальнейшего развития языка эсперанто.





