Карточная игра в России. Конец XVI – начало XX века. История игры и история общества - Вячеслав Вениаминович Шевцов

В начале XIX века карточная игра институализируется, то есть становится повседневной и общепринятой формой досуга, одним из способов самовыражения дворянства. Современники оставили ряд суждений по этому поводу. Составители «Собрания карточных раскладок» (1826) сетовали на то, что «законы карточные многим известны лучше, чем гражданские, и так свято исполняются, что нарушить их нередко значит потерять честь»[247]. Литературный альманах «Северные цветы на 1828 год» писал: «Карты, изобретение расчетливой праздности, своими пестрыми, обманчивыми листочками заслоняют листы печатных книг»[248].

В Английском клубе, членами которого были многие высшие сановники и литераторы, общение происходило не столько по поводу вопросов общественной жизни, сколько по поводу игры. В 1824 году было забаллотировано предложение старшин клуба о запрещении игры экарте, которая, «усилившись до такой степени, что, вышед из границ умеренности, делается неприличною для такого общества, как Английский клуб». Для наложения запрета потребовалось личное вмешательство московского генерал-губернатора[249].

«Делом», которым занимались почтенные господа в глазах простодушных официантов Английского клуба, была карточная игра. С П.А. Вяземским произошел такой случай. «Сидит он в газетной комнате и читает. Было уже поздно – час второй или третий. Официант начал около него похаживать и покашливать. Он сначала не обратил внимания, но, наконец, как тот начал приметно выражать свое нетерпение, спросил: «Что с тобою?» – «Очень поздно, Ваше Сиятельство». – «Ну, так что же?» – «Пора спать». – «Да ведь ты видишь, что я не один и вон там играют еще в карты». – «Да те ведь, Ваше Сиятельство, дело делают!»[250]

Анекдот о господах, которые, играя в карты, «дело делают», прочно закрепился в русской литературе. В рассказе В.И. Даля «Хмель, сон и явь» (1843) председатель уголовной палаты и прокурор, покончив с уголовным делом, «стали толковать о других делах: о шести в сюрах и прочее»[251]. «Для него просто была мука, когда отрывали его от дела не только службой, но и глупым обычаем закусывать, обедать, пить чай и ужинать» – таков портрет главного героя романа «Саломея» (1846–1848) А.Ф. Вельтмана[252].

Поэт и государственный деятель П.А. Вяземский утверждал, что «нигде карты не вошли в такое употребление, как у нас: в русской жизни карты одна из непреложных и неизбежных стихий… Карточная игра в России есть часто оселок и мерило нравственного достоинства человека. “Он приятный игрок” – такая похвала достаточна, чтобы благоприятно утвердить человека в обществе. Приметы упадка умственных сил человека от болезни, от лет не всегда у нас замечаются в разговоре или на различных поприщах человеческой деятельности, но начни игрок забывать козыри, и он скоро возбуждает опасение своих близких и сострадание общества. Карточная игра имеет у нас свой род остроумия и веселости, свой юмор с различными поговорками и прибаутками»[253].

Эту тему Вяземский продолжил в следующих бытовых зарисовках: «Нет круглых дураков», говорил генерал Курута; «посмотрите, например, на В.: как умно играет он в вист!»; «X.: Можно ли было предвидеть, что он так скоро умрет! Еще третьего дня встретился я с ним; он показался мне совершенно здоровым. Р.: А я уже несколько времени беспокоился о нем… X.: Что же вы заметили что по делам, в присутствии?.. Р.: Нет, тут не заметил я ничего особенного… Он слушал и подписывал бумаги безостановочно; но в последние три-четыре дня он делал такие ошибки в висте, по которым можно было заключить, что начинается какое-то расстройство во внутреннем его механизме»[254].

Для молодых людей крупный проигрыш выступал как акт некой «инициации», приобщающий к занятию, достойному благородного дворянина и переводящий их в число «настоящих» членов местного светского общества. Не случайно проигравшийся молодой человек, как правило жертва шулерских приемов, – частая фигура на страницах русской литературы (Гринев, Звездич, Глов, Хлестаков, Ильин, Ростов).

Особенно разителен был контраст русского отношения к деньгам в сравнении с европейской умеренностью и идеями постепенного приумножения капитала, взращенными протестантизмом. А.В. Терещенко с некоторым пиететом писал о европейских странах: «Ни в Германии, ни во Франции не играют с таким пристрастием в карты: там повсюду есть свои общества, где проводят время в танцах и других забавах; курят цыгары, сидя за пивом, и рассуждают о предметах промышленности, торговле, художестве, просвещении, одним словом: о всем том, что питает сердце и просвещает ум. Я всякий раз приходил в восторг от их собраний и завидовал им»[255].

Можно сказать, что ведением разорительной карточной игры русское дворянство противопоставляло себя и свой образ жизни буржуазному образу жизни, сосредоточенному на накопительстве. В противовес учению Адама Смита русские «игроки-систематики» выдвигали свою «теорию»: «Какая до того нужда, что имения переходят из рук в руки? Тем лучше: один промотался, а многие нажились. Следственно, деньги не станут залеживаться в могильных сундуках; оборот их будет деятельнее и быстрее»[256].

О широком распространении карточной игры свидетельствуют и такие факты, как превращение карточного производства и торговли игральными картами в выгодный бизнес и бездействие общегосударственных запретительных узаконений.

Ситуация карточной игры – это своеобычное явление на страницах мемуарной литературы XIX века. Так, в воспоминаниях инженера путей сообщения А.И. Дельвига игра в карты – постоянный атрибут его служебных командировок и внерабочего общения с сослуживцами. Для составления проекта моста через Днепр Дельвиг в 1842 году выехал в Киев: «В Киеве мне было очень скучно. Общества, которые мне приходилось посещать, не представляли ничего замечательного. Сверх того… нуждался в деньгах, в особенности вследствие значительного проигрыша в карты, а от скуки я играл почти ежедневно»[257]. В 1844 году, руководя работами по обустройству Нижнего Новгорода, он посещал дом члена солеперевозной комиссии Погуляева: «Он принимал каждый день, и все его гости с двух часов пополудни до полуночи и долее играли в карты. Он играл превосходно в разные коммерческие игры и постоянно был в выигрыше… я также часто играл у него в карты и постоянно проигрывал, что, несмотря на незначительность куша моей игры, составляло для меня большой счет». В 1852 году, находясь по делам в службе в Смоленске, Дельвиг был вхож в местное общество, которое «хотя жило в небольших деревянных домах, но давало роскошные обеды и вечера и разъезжало в прекрасных экипажах. В дворянском собрании было всегда многолюдно. Дамы были всегда одеты богато и со вкусом, несмотря на то, что не только почти все помещичьи имения были заложены в опекунских советах, но на них по этим залогам накопились неоплатные недоимки и сверх того, по случаю неурожая, им были