Разорванный круг - Владимир Федорович Попов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впереди неожиданно открылось небольшое озерцо с чистой на диво водой. Пяток деревьев, тесно выстроившихся в ряд чуть поодаль, казалось, изо всех сил тянули свои полуголые ветви к воде, чтобы насытиться близкой, но недосягаемой влагой.
Саша залюбовался этой картиной.
— Купнуться бы…
— График, — холодно отозвался Апушкин, — он мстит Кристичу его же оружием, однако, проехав немного, останавливает машину, резко, круто, отчего скрипуче взвизгнули тормоза.
— Не годится, Иван Миронович, — покосился Саша на ретивого шофера и спрыгнул на землю. — Смотри мне, а то в бортовой журнал запишу.
Прошла неделя. Иссякли у Кристича «общие» темы — о цели жизни, о любви, о дружбе, о страстях человеческих. Осталась одна: музеи. С особым пылом рассказывает он о музеях старинных русских городов, где собрано все, что имеет отношение к русской культуре. Специально ездил, отпуска на это тратил. Старинные города исходил вдоль и поперек, каждый из них — сплошная летопись государства. Слушать о музеях Апушкин еще согласен — рассказывает Саша интересно, и дорога вроде короче становится, но посещать их и время терять зазря — это ему что нож острый в сердце. А Кристич — надо ж! — неумолим. Попадется музей с утра, когда в работе только разгон берут, или к вечеру, когда отдохнуть впору, останови — и никаких гвоздей. Посидеть бы в кабине, покурить, подремать, так нет, ходи рядом. И что неприятнее всего, его, Апушкина, мнением интересуется. Да не просто — нравится или не нравится, а почему нравится, что нравится?
Зашли они как-то среди дня в художественный музей, запыленные, неумытые — дорога позади, дорога впереди, — и сразу в вестибюле Саша возле куска мрамора застыл. Он, Апушкин, ничего особенного не видит: курносенькая девушка, грудь с детский кулачок, бедрышки узкие, тонкие, руки вверх вскинуты — пляшет.
— Ну что ты в ней нашел?! — накинулся на Сашу. — Или голой девки не видел? Дистрофичка.
Саша сверкнул глазами.
— А ты всмотрись в нее как следует, не спеша. Вокруг походи, почувствовать постарайся, душой проникни.
Апушкин нехотя сел на плюшевую скамью и, пока Саша путешествовал по залам, смотрел. Сначала вынужденно, без всякой охоты, больше шаря по ногам проходивших женщин, а потом… Потом какая-то сила все же приковала его к скульптуре.
— Увидел что-нибудь?!
Апушкин вздрогнул от голоса Саши, забыв на мгновение, где находится.
— Почудилось мне только, что она вот-вот взлетит…
Облегченно вздохнув, Саша умостился рядом.
— Только? Нет, брат, это уже очень много. В мраморе ты увидел жизнь. Запомни этот день и эту девушку. Она впервые открыла тебе тайну подлинного искусства.
Саша потащил Апушкина в зал, подвел к одному из многочисленных полотен. Деревенский уголок, серое осеннее небо, размытая после дождей дорога, телега с сеном, лошади, понукаемые мужиком.
— Нравится?
У Апушкина свое, чисто профессиональное восприятие пейзажа, и он делает заключение:
— Попробуй машину по ней… До заморозков буксовать будешь…
— Но как написано!
— Подумаешь — как. Важно — что. Вот эта — другой коленкор. — Апушкин показывает на натюрморт, где изображены фрукты вперемешку с убитой дичью и кувшин с вином.
Вошли в следующий зал.
— Саша, а ты знаешь, та статуя сильна, — с неожиданной проникновенностью молвил Апушкин. — Стоит перед глазами, как живая. Из камня, из мрамора, а — как живая.
Кристич просиял. Не пропали зря его усилия, брошенные в необработанную почву семена дали первые робкие всходы.
Больше Апушкин уже не возражал против посещения музеев. Бывало, даже отставал от Саши, заслушавшись экскурсовода. Правда, пока ему стало ясно лишь одно: искусство — это целый мир, сложный, многообразный и для него мало доступный. Но даже поверхностное соприкосновение с ним дает ощущение особой, ни с чем не сравнимой радости. И он позавидовал Кристичу, который получал от искусства радость и тянулся к нему всем своим существом.
— Саша, в художники ты готовился, что ли? — спросил однажды Апушкин.
Приятель ответил с грустцой, чуть подумав:
— Ко многому готовился… Что в школе нам прививали? Будете, ребята, художниками, артистами, геологами, астрономами. О физическом труде никто из нас не помышлял. В детстве я к рисованию пристрастился, на гармошке поигрывал, ну и вбил себе в голову: стану художником или музыкантом. А истинных способностей не было. Хорошо хоть вовремя понял это, хватило ума на завод пойти. Там я себя и нашел. А последние годы на многое глаза мне открыли. Что ни говори, а наш институт — сила.
Апушкин не оборвал Кристича, не отвернулся в сторону, как делал до сих пор, когда разговор заходил об общественном институте.
— У нас тоже такие, как ты, скептики были — в институт не верили, — продолжал Кристич. — Не только среди инженеров, но и среди рабочих. Специалисты в один голос талдычили, что рабочим нельзя исследования доверять, да и некоторые рабочие невысоко себя ценили: где уж нам уж! Толчок к тому, чтобы эту категорию рода человеческого к исследованиям привлекать, вплоть до самостоятельных, один человек дал, рабочий Калабин. С Фаддея Потаповича все и началось.
— Расскажи.
— Осваивали мы свою отечественную сажу — до той поры на импортной работали.
— Сажа импортная? — удивился Апушкин. — И такую дрянь из-за границы?
Кристич покровительственно улыбнулся.
— Сажа — это не дрянь, друг мой ситцевый. От ее качества зависят свойства резины. Многие. И главное — износостойкость. Так вот не пошла у нас новая сажа. Горит резина, пузырится, сворачивается, так называемый «скорчинг» получается. Стоят станки, план заваливается. Катастрофа, в общем. Инженеры-исследователи то один режим предложат, то другой. Рабочие выполняют их указания, а что к чему — ни бум-бум. Эта работа вслепую надоела Калабину до чертиков. Взбунтовался он и насел на инженеров: «Да объясните мне наконец, чего добиваетесь! Я за машиной два десятка лет стою, резину и на ощупь, и по запаху, и по виду чувствую. Вы что, думаете, я всегда вашей инструкции придерживаюсь? Нетушки. Сам корректирую процесс, как подсказывает интуиция. И если я буду знать, чего вы хотите, ей-богу, вдвойне старательнее работать стану». Один инженер от него отмахнулся, а другой прислушался. Серьезный разговор был у них и плодотворный. Много дельных предложений внес Калабин. Если б не он… Словом, долго еще осваивали бы отечественную сажу.
— Потом инженера наградили, а рабочий в тени остался? — попытался предугадать дальнейший ход событий
