Стретч - 29 баллов - Дэмиан Лэниган

Пожалуй, я погорячился, приписав Дэвиду стиль семидесятых На обратном пути, молча шагая рядом с Томом и Люси, я пытался представить отношения Мэри и Дэвида как естественную прогрессию наших с Мэри отношений, поставив последние себе в заслугу. Не получалось. Разница в качестве между нами была столь велика, что обрыдаться можно. Я не видел ни одной области, в которой мог бы показать свое превосходство. Я чувствовал себя устаревшей моделью, неповоротливой, медлительной, со встроенными системными дефектами, негодной по всем параметрам.

Мы не прощупали только одну сферу. Возможно, я умел лучше пить. Умеренность и отсутствие чувства юмора у Дэвида подсказывали мне, что его развезет после двух кружек пива. Мелочь, но хоть кое-что. Я решил выяснить.

По тридцать за бутылку

Остаток дня я провел в безмолвии и апатии перед телевизором, следя за бегущей строкой с результатами футбольных матчей, в то время как все остальные делали вид, что читают газеты, потом поднялся наверх принять очистительную ванную. Пока я медленно всплывал и погружался, перед моими закрытыми глазами проходили сцены блюзового периода отношений с Мэри. Окончательный обвал произошел без особой причины, просто Мэри, одержимая идеей прогресса, ушла своей дорогой, а я остался на месте. Ссоры у нее дома, ссоры у меня дома, ужин в полном молчании, причем счет всегда оплачивала она, потом ссоры в машине. Множество ссор. Последний день, кольцо деревьев Грин-парка, я с мешком ее вещей, которые она по ошибке оставила у меня дома, увещевания, обличения, напускное возмущение. Мы продолжали играть в последние, древние как мир, пустые игры-разговоры. Наконец, когда Мэри изготовилась к прощальному объятию, я покачал головой и отвернулся. Бросив последний взгляд, я увидел, как она идет к Пикадилли, забросив мешок за плечо как школьница. Мэри не вытирала слезы и не оборачивалась. Две последние сцены — одна у стойки портье, одна в лондонском парке — вот и вся блеклая концовка книги наших отношений.

За ужином я всерьез налег на выпивку. Том и Люси приготовили здоровенную рыбину, и я уписывал ее под необыкновенно вкусное вино из ящика, который привез Дэвид. Откуда берется такой нежный вкус? У вина было экзотическое название, с диакритическими знаками и непроизносимыми сочетаниями букв. Оно просилось, чтобы его пили огромными глотками. Когда подали мороженое, я уже всасывал вино чуть не из бутылки, так мне хотелось захватить себе львиную долю.

— Боже, потрясающее вино. Откуда оно?

— Я заказываю его прямо у винодела во Франции. Мой отец покупает у него вино уже лет сорок.

Я немного разбираюсь в винах. Одна из прелестей работы в ресторане состоит в том, что красноносые торговцы раз в неделю поили меня с ложечки последними новинками, не подозревая, что заказывать товар не в моей власти. Тут главное было прикинуться лохом, рабоче-крестьянином, и хорошо сыграть роль.

— Сорок лет выдержки, с ума сойти. Что это, кларет? Нет, кларет красный, как форма у «Астон Виллы».

— Бургундское.

— Я думал, бургундское тоже красное. Когда про штаны говорят «цвета бургундского», они на самом деле бордовые.

— Нет, белое тоже бывает. Шардонэ — сорт белого бургундского.

— Ага. Как интересно. Дорогое?

— Как посмотреть. По сравнению с обычным пойлом дорогое, но мы платим значительно меньше, чем в магазине.

— Неужто десятку за бутылку?

— Это скорее стоит тридцать за бутылку.

— Тридцать! С ума сойти! Да на эти деньги можно купить четверть унции дури или три порции экстази.

— Но удовольствие не то же самое.

— Ты за себя говори, приятель.

— Нет, я не согласен. В этом вся проблема с наркотиками, не так ли? В них главное — эффект, а не то, как он достигается.

— Не догоняю.

Дэвид взял пустую бутылку вина на руки, как ребенка, и прочел этикетку.

— Представь себе все поколения виноделов, растивших лозу, поддерживавших терруар[53], следивших за непрерывностью процесса Когда пьешь хорошее бургундское, участвуешь в культурно-историческом событии. Глупо пить его, чтобы «дало по мозгам». Для этого сгодится водка, травка или экстази.

— Но и то и другое просто уход от реальности. Баловство ощущений.

— Возможно. Но качество неодинаковое. Идти на «Парсифаль» или на «Оазис» людей побуждают те же мотивы, однако ощущения от первого — на порядок выше.

Я загнал себя в угол. Мэри внимательно слушала, и мой вид ей подсказывал, что я согласен с Дэвидом, но не уверен, что такое «Парсифаль». Мозаичное панно? Тогда как на него можно ходить и при чем тут «Оазис»? В целом же я был противником релятивизма. Я предпочитаю, если вы заметили, классифицировать вещи, пользуясь абсолютными суждениями. Придется пересесть на другого конька.

— А каким образом с этим вяжется реклама?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты зарабатываешь на жизнь, эксплуатируя самые низкие инстинкты. Когда ты берешься судить о качестве удовольствий других людей, разве в этом нет фальши?

— Ни капли. Я работаю в рекламе лишь для того, чтобы сделать имя и снять свой фильм. Реклама — лишь средство к достижению цели.

— Как травка.

— Немного как травка, но я не обмякну перед телевизором с куском пиццы во рту и не буду глупо хихикать над несмешными вещами, так что результат, надеюсь, получится более конструктивный.

— Но ведь ты хочешь, чтобы твои фильмы смотрели?

Дэвид вскинул брови и тихо рассмеялся.

— Да, уел ты меня… Хочу, конечно.

Упившись, я принял его фразу за личную победу. В действительности же я вел себя глупо и вызывающе, потому что Мэри посмотрела на меня и покачала головой так, чтобы только я один заметил, — как она всегда делала, когда я ставил кого-нибудь в неловкое положение. Какая радость, что ее осуждение уже не имело надо мной власти. Мэри больше не в ответе за мое поведение, а раз не в ответе, значит, и не вправе, вот и все.

Я пропустил мороженое ради бургундского. Мы сидели в гостиной отца Тома. Мэри и Люси зажгли свечи. В наступивших сумерках мне все были симпатичны, на бокалах играли желтые отблески. Мэри поставила какую-то классику, музыка была ненавязчива, по-зимнему холодна и неуловима. Разговор перешел на банальности. Том выставил бутылку древнего арманьяка. Мы словно разыгрывали сценку для рекламы отпусков в Западной Европе. Но думал я о другом — о Барте, Генри и его скучном, но обеспеченном отпуске, Сэди, Мэннионе-старшем и его пошлом журнальчике, о куреве. Больше всего — о куреве. От выпитого меня пробили пот и косноязычие. Комната качалась и кренилась, как палуба корабля в шторм. Я извинился и вышел на улицу.

Сев на каменный парапет рядом с «кавалером», я закурил, а зря — сигарета только нивелировала отрезвляющий эффект холодного воздуха. В уме сам собой складывался гневный монолог о приспособленчестве и загубленном таланте. Я не совсем был уверен, чьи приспособленчество и загубленные таланты имелись в виду, но мне стало лучше.

Несколько раз в моем смущенном мозгу возникал утробный портрет ребенка Люси. Меня подминала под себя волна ярости, которую я даже не пытался остановить.

Из дверей раздался голос Тома:

— Еще накатим, Фрэнк?

Я не ответил. Том подошел ко мне.

— С тобой все в порядке?

— Что это вас обоих так охватила забота о моем благополучии? У меня все нормально, ясно?

— Господи, ну извини, Фрэнк Я просто хотел спросить, как тебе присутствие Мэри.

— Как во сне.

— Ты мой лучший друг, Фрэнк, я знал, что ты выстоишь.

Том, как и я, напился в хлам. Раскиснув по пьяни, Том вел себя как мальчишка и впадал в благодушие, я, наоборот, становился суров и сосредоточен. Он обнял меня за плечи и поцеловал в ухо, отчего моя злость сразу рассеялась.

— Давай пить, пока ноги не откажут.

— Мои и так уже отказали, Том.

Том слегка сжал мои плечи:

— Не бери в голову, приятель, Дэвид тебе в подметки не годится.

— Ага. Как миллионер-режиссер может со мной тягаться, куда ему до меня…

— Фигня, Фрэнк Все фигня. Ты — лучший. Первый сорт.

Том почти завершил превращение из джентльмена в забулдыгу. Еще немного, и он полезет со мной бороться.

— Пошли, выпьем пива, чтобы протрезветь.

— Ага.

Мы вернулись в дом. Дэвид и женщины сидели перед телевизором и болтали. Мэри свернулась калачиком на диване, пристроив голову на плече Дэвида. Он нежно теребил ее волосы. Они устраивали вязку прямо у меня на глазах. Мне самому стало страшно от того, что я мог сделать.

Я обмяк кучей на полу, прислонившись к стене.

— Дэвид, когда ты снимал ролик для таиландских авиалиний, что ты чувствовал?

— Ну, я нервничал, проект был не маленький.

Я вынул сигарету и сунул ее в рот.

— Конечно, нервничал. Еще бы. Все эти большие самолеты, все это пространство и свет.