Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости - Максим Глебович Калинин

что наш с вами Несторий после смерти католикоса Тиматеоса вернулся к своим идеям и стал их продвигать уже открыто.

Филипп: Получается, что он такой Северус Снейп – все думают, что это темный, плохой профессор на службе у Того-Кого-Нельзя-Называть, а в реальности этот человек помогал силам добра и света.

Максим: Ну да, если мистиков считать силами добра и света.

Филипп: А как иначе, Максим? Но Несторий же полностью разрушил свою репутацию, да? Как к нему относились его собратья после отречения?

Максим: Вот интересно, что у нас нет прижизненных свидетельств, но сохранился мистический текст самого Нестория – послание «О начале движения божественной благодати»[173], в котором он много цитирует, не называя имени, Иосифа Хаззайю и Иоанна Дальятского (называя последнего Иоанном Златоустом, то есть зашифровывая имя осужденного мистика при помощи имени другого церковного авторитета). Судя по тому, что это послание сохранилось и стало частью восточносирийской литературной традиции, можно предположить, что он, по крайней мере в конце жизни, восстановил свою репутацию в глазах собратьев-мистиков.

Филипп: Чужой среди своих снова стал своим.

Максим: Во всяком случае, в этом послании он обращается к адресату голосом наставника и среди прочего пишет, как нужно относиться к оппонентам и критикам – к тем, кто выражает идеи того самого католикоса Тиматеоса. Не будучи сведущими, эти мудрецы говорят в ярости: как может быть зрима божественная природа?

Филипп: Мудрецы – это, конечно, снова ругательство?

Максим: Конечно. Несторий призывает: «Отстраняй себя от таковых, дабы не угасла твоя светоносная лампада в урагане отравленных стрел их слов. Но ненависти к ним остерегайся, как расхищающей львицы. И предпочти спокойную встречу с ними, и закрепи в душе твоей любовь к ним как к образу Божию»[174].

Филипп: Хорошо, что он восстановил репутацию и люди не сжигали в гневе тексты этого «отступника».

Максим: Да, кроме того, в IX веке Несторий Нухадрский упоминается в жизнеописании Иосифа Хаззайи, так что, видимо, наши герои считали его за своего.

Филипп: Значит, мы можем видеть такое многообразие: одни, как Бехишо Камульский, бегут в горы, чтобы продолжать заниматься тем, чем они занимаются, другие, как Несторий Нухадрский, принимают точку зрения наделенных властью оппонентов, но продолжают тайно придерживаться своих взглядов и при случае продвигают их, третьи заботятся о репутации своего движения (как молодой Исаак Сирин) или (как Исаак Сирин постарше) в мягкой форме отстаивают свои взгляды, показывают важность своей традиции.

Максим: Так и есть, Филипп.

Филипп: Вы знаете, Максим, у меня тоже есть история, связанная с репутационными рисками. Дело было очень давно, лет двадцать назад. Я учился в университете, и у нас был предмет – литература русской эмиграции. Так сложилось, что я не посетил ни одного занятия и узнал об экзамене за два часа до его начала. Делать нечего – нужно было идти и рассказывать историю одного из деятелей эмиграции. Я очень любил этот период, и в принципе имена и даты у меня в голове жили, но не так, чтобы нужным образом рассказать про какого-то одного героя. Тогда я не придумал ничего лучше, как прийти на экзамен и рассказать историю человека по имени Михаил Лавринович. Про него было известно, что он прошел через все направления русской литературной и даже философской мысли – успел побывать символистом, написал несколько футуристических сборников, потом эмигрировал через Константинополь, в Париже общался с Ходасевичем, в Берлине – с Набоковым, под конец жизни совсем обеднел, был безумно влюблен и писал стихи, которые позднее стали восприниматься как детские, но внутри них вы, Максим, можете почувствовать невероятную трагическую ноту. Например, в таких строчках:

Куда же делся Джулька, куда же он исчез?Быть может, он в кастрюльку за рыбками полез?Нигде его не вижу, нигде не нахожу.Мой милый, мой хороший, я так тебя люблю[175].

Это стихотворение я взял из детской книжки, которую читала моя младшая сестра. А жизнеописание Михаила Лавриновича придумал, контаминировав его из разных биографий реальных деятелей русской эмиграции, надеясь на то, что за знание контекста мне поставят какую-нибудь тройку. Но преподавательница сказала: «Откуда же, Филипп, у вас такой интерес к забытым именам, почему вы всё это так любите?» Я испытал смешанные чувства. Позднее мы с моими однокурсниками делали конференцию, посвященную Лавриновичу. И теперь в новые времена, в эпоху «Диссернета»[176], в то время, когда я возглавлял просветительский проект и постоянно говорил о важности экспертизы и о том, что надо проверять каждый факт, я понимаю: если эта история всплывет, это нанесет урон не только моей репутации, но и репутации «корпорации» Arzamas. Я совсем этого не хочу, поэтому прошу вас, Максим, держать язык за зубами.

Максим: И всех наших читателей мы просим о том же.

Филипп: Но все же – как жить после такой невыносимой лжи?

Максим: Вы сейчас произнесли почти исповедь, открыв свой поступок, и мне это так напоминает шестой трактат третьего тома Исаака Сирина[177]. Это не просто очередной трактат, в названии которого много цифр, а один из самых сильных текстов Исаака Сирина о божественном прощении. В нем он подробно говорит о том, что Бог приводит в конце концов всех людей к прощению и к спасению. Более того, Исаак Сирин говорит о том, что Бог любит прощать, и несколько раз повторяет эту фразу: «Бог любит прощать, и он любит искать поводы для того, чтобы простить». Не у всякого человека есть воля, расположенная к добру, но Бог, по мысли Исаака Сирина, находит те или иные поводы – какие угодно, лишь бы человека простить. Тот или иной поступок человека – это только вершина айсберга, это только малая часть того, что человек сам про себя знает. Этот видимый всем поступок вызывает критику и осуждение окружающих – и человеку становится стыдно. По мнению Исаака Сирина, Бог это делает, чтобы держать людей в тонусе, чтобы найти повод дать человеку прощение. Он говорит: «Ради одного этого поступка, из-за которого человеку стало стыдно перед другими людьми, Бог прощает ему все – и то, что этот человек знает, а остальные люди не знают». Понять логику и милосердие Бога, говорит Сирин, можно только через перспективу раскаяния, а оценить это – только изнутри покаяния. Когда ты сам приносишь Богу покаяние в своих поступках, ты можешь оценить тот дар, который тебе дается, и без ревности отнестись к тому, что Бог прощает всех остальных. А говорить абстрактно о том, простит ли Бог всех или не простит, вне перспективы покаяния ты не можешь.

Филипп: А какое это имеет отношение к теме репутации?

Максим: Если твоя репутация пострадала, если какой-то твой дурной поступок стал известен, восприми это как катарсис, как прививку, не бойся этого.

Филипп: Это тот же принцип, о котором мы уже говорили в прошлый раз? То, что кажется разрушающим тебя, на самом деле можно использовать как материал при строительстве ограды, охраняющей тишину твоего сердца. Кажется, это фраза Исаака Сирина.

Максим: Эту идею мы вывели, опираясь на разных мистиков, подобно тому как вы сочинили биографию Михаила Лавриновича. А если вспоминать совет, который дал Исааку Сирину пожилой монах, то сирийские мистики видели своих учителей и собратьев успешными бизнесменами, которые могут сделать деньги на чем угодно. И так же духовно просветленный человек может из любой ситуации вывести счастье.

Филипп: Что ж, будем стараться этому научиться, мой дорогой учитель и собрат.

Глава 10

Страх,

или

Как бороться с экзистенциальным ужасом, гнетущей тревогой и драконом в своей келье?

Страшно умирать не хочется.Быть бы стать жуком-древоточцемВ задней ножке стула в дальней комнате,Чтобы надо мной бежали волны те.Во-о-о-олны, волны те.Чтоб никто не знал меня по имени,Чтобы днем с огнем не нашли меня.Пепел и труха, ноль без палочки,И не о ком в графе ставить галочку.О-о-о галочку.Это, это, это было полбабы, и только.Говорит: «Лезь под платье, ты не дома».Или: «Это, слышь, где-то сгоришь, как трава.Пылью мне серой пылью все запылила».О-о-о как трава, о-о-о запылила.Дмитрий Озерский. Волны те

Филипп: Страх – наш любимый враг. Мне кажется, что самые разные страхи преследуют нас всю жизнь. В детстве я боялся очень многих вещей – темноты, манной каши, рыбьего жира, пластинки «Карлик Нос».