Книгоиздатель Николай Новиков - И. Мартынов

Единственное ис лючение делалось для предшественника бытовой, антифеодальной комедии XVIII в. Жана Батиста Мольера.

Смелый разрыв с догмами классического воспитания позволил московскому издателю избрать единственно верный в тех условиях путь. Он вел незаметную, но упорную борьбу против бульварного чтива, наводнившего русский книжный рынок. «Оставь опасные сочинения, — взывал новиковский журнал к вступающему в свет юноше, — сколь сердце твое ни хорошо, не читай их однако ж ныне. Ты знаешь, что я люблю веселость и тонкость остроумия, но остроумие в сочинении развратном, хотя бы оно было тончайшее, представляется не лучше, как красота в доме распутствия, и тем она обманчивее, чем более приятности и вид невинности пороку придать умеет»[97].

Случалось, что из стен Университетской типографии выходили книги, явно не отвечавшие требованиям строгой пуританской морали и не блиставшие особыми литературными достоинствами. Именно здесь впервые был напечатан популярный еще в рукописной традиции приключенческий роман Ж. Кастийона «История о славном рыцаре Златых Ключей Петре Прованском и о прекрасной Магелоне» (1780), переизданы «Повесть о княжне Жеване» К. Ф. Ламбера (1788) и «История о принце Солии» А. Пажона (1788). Книгами, «не имеющими никаких совершенств», справедливо называл А. Т. Болотов сочинения подобного рода[98].

Не менее суровый прием у просвещенных читателей встретили новиковские переиздания первенцев отечественной приключенческой литературы: романов Ф. А. Эмина «Непостоянная фортуна, или Похождение Мирамонда» (1781) и «Приключения Фемистокла» (1781), «Похождения Ахиллесова» М. Д. Чулкова (1788) и знаменитого «детектива» М. Комарова «Обстоятельные и верные истории двух мошенников: первого российского славного вора, разбойника и бывшего московского сыщика Ваньки Каина; второго французского мошенника Картуша и его сотоварищей» (1788). Филистерам типа Болотова не по душе пришлись эминские герои — «авантуриеры и проходимцы»; в их рассуждениях о гражданской вольности и правах человека они видели только «неприличное умничанье», «глупую и вздорную галиматью».

Еще больше упреков в адрес Новикова вызвали изданные им сборники русских сказок, песен и пословиц. По мнению московского архиепископа Платона, все они были «бесполезными», не заслуживавшими печати книгами. Причину столь сурового отзыва нетрудно понять, познакомившись с содержанием «Нового и полного собрания российских песен» М. Д. Чулкова, доработанного и напечатанного на свой счет Новиковым (1780–1781). «Ты взойди ко мне в келейку погреться, — умоляла милого друга несчастная инокиня, заточенная против своей воли в монастырь, — принеси мне цветно платьице одеться, я оставила бы мрачную пустыню и притворного смиренства благостыню» (ч. 5, с. 105). Не менее «кощунственно» звучали слова других песен, герои которых жаловались на тяготы монастырского житья, мечтали о счастье и любви. От зоркого глаза духовного цензора не укрылись песни, прославлявшие удалого донского казака Степана Разина и отважную «воровскую» атаманшу. Читатели-разночинцы, чутко откликавшиеся на каждое сочувственное народу слово, горячо приняли новиковский песенник. Его покупали, перепродавали, зачитывали до дыр, списывали, заучивали наизусть.

За 14 лет издательской деятельности в Москве Новиков напечатал около 20 томов русских сказок. Большей частью это были даже не народные сказки, а авантюрнолюбовные романы в «декорациях» Древней Руси. Условность сюжетов и их литературного обрамления позволяла герою одной из повестей в сборнике В. А. Левшина «Вечерние часы, или Древние сказки славян древлянских» (1787–1788) надевать очки, читая новгородцам указы их первых князей, а в доказательство существования русалок приводить цитаты из парижского «Journal Encyclopedigue». Ученые мужи снисходительно смотрели на эти псевдобылины об отечественных Сидах и Телемаках, разночинная публика упивалась подвигами и любовными похождениями добродетельных Вадимов и Судиславов, а издатель получал неплохой доход.

Совсем иначе воспринимались разными слоями читателей сказки сатирические и бытовые, содержавшие в себе порой серьезный обличительный заряд. Отвратительный паноптикум спесивых дворян, мотов и картежников, представленный в «Сказках» А. О. Аблесимова (1787) и «Бабушкиных сказках» С. В. Друковцова, напоминал современникам Новикова печально знаменитых героев «Трутня» и «Живописца». Немного найдется в русской литературе XVIII в. столь острых антикрепостнических памфлетов, как рассказ о бешеной барыне, выпоровшей спасшего ее от смерти лакея[99].

Особой популярностью в купеческой и разночинной среде пользовались 10-томные «Русские сказки» искусного компилятора В. А. Левшина (1780–1783), составившего довольно пестрый «букет» из рыцарских романов, восточных сказок, оригинальной сатирической повести о «новомодном» петиметре Несмысле и вульгарно-язвительных фацетийных рассказов об удачливых ворах Тимоше и Фомке. «Вешают только дураков, кои мало крадут, — поучал своих неразумных сообщников Фомка. — Например, третьего дня видел я: в городе повесили крестьянина за то, что он, умирая с голоду, украл у скупого богача четверть ржи. А старый наш воевода украл у короля 30 000 рублев; его только сменили с места и не велели впредь к делам определять» (ч. 2, с. 33). Намек на русскую действительность был слишком прозрачным, и не случайно архиепископ Платон счел левшинские сказки столь же вредными, как и песенник Чулкова. Совсем с иных позиций раскритиковали эту книгу петербургские просветители-дворяне, увидевшие в рассказах о ворах лишь грубые кабацкие басни, на тиснение которых «жаль бумаги, перьев, чернил и типографских литер»[100].

Трудно сказать с полной уверенностью, имел ли Новиков заранее продуманную программу приобщения к моральным и общественным проблемам малоподготовленных читателей с помощью авантюрных романов, песенников и сказок, либо этот раздел новиковского репертуара складывался стихийно. Ясно одно: массовая литература не была для него простым «типографским продуктом» и являлась первой, пусть еще очень шаткой и ненадежной ступенькой к истинному знанию, к настоящим, в его понимании, книгам.

Дифференцированный подход к разным категориям читателей, отвергающий барское пренебрежение к «неучам» и беспринципное заигрывание с толпой, Новиков завещал своим ученикам. Самый талантливый из них — Н. М. Карамзин — сумел емко и лаконично сформулировать то, что на практике много лет осуществлял его наставник и друг. «Надо всякому что-нибудь поближе, — писал он, — одному Жан Жака (Руссо), другому Никанора (роман неизвестного русского писателя XVIII в.)… И кто начинает (Никанором), нередко доходит до Грандисона (роман С. Ричардсона)»[101], т. е. до чтения действительно полезных книг.