Воображаемые жизни Джеймса Понеке - Тина Макерети
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– О, смотрите, принц Альберт! И сэр Фрэнсис Бэкон. – Мисс Ангус была хорошо знакома с коллекцией и высоко ценила появление новых лиц. Это собрание великих людей в окружении шелковых занавесей и прочих декоративных элементов внушало умиротворение.
– Это дорические колонны, Джеймс, – сказал Художник, – а там, на фризе, – панафинейское шествие из мраморов Элгина[50]. – Он назвал представленные фигуры богов и полубогов, и я узнал некоторые имена из античных мифов, которые читал под его руководством. С тех пор как мы приехали в Лондон, мне не хватало его наставлений и его общества.
– Всякий раз, когда ты посещаешь подобную выставку, Джеймс, тебе дается отличная возможность изменить себя к лучшему. Где еще ты встретишься лицом к лицу с богами – как небесными, так и земными. За каждым лицом прячется своя история. Нам повезло, что мы находимся столь близко к столь широкому выбору экспозиций.
Мы немного посидели на обтянутых бархатом скамьях. Я попытался развернуться к своим спутникам, потому что меня смущало обилие зеркал в позолоченных рамах на стенах комнаты, и теперь, когда мы сели, они оказались на уровне наших глаз. Я не мог повернуться слишком близко к мисс Ангус из страха причинить ей неловкость, и поэтому, пока сестра с братом обсуждали достоинства новых украшений и скульптурных форм (она восхищалась скульптурой, но находила украшения слишком кричащими; он же критиковал и то, и другое), я обнаружил, что прячу взгляд от собственного отражения. Не то чтобы мне не нравилось то, что я видел. Мне было известно, кто я и что я. Но я еще никогда не видел себя рядом с бледнолицым силуэтом английской пары и не осознавал, насколько была заметна разница в нашей внешности. Если ты достаточно долго находишься среди других людей, ты начинаешь видеть в них себя. Я уже начал терять ощущение собственной внешности, хотя по-прежнему носил с собой свое прошлое. Должно быть, я слишком отождествлял себя со своими покровителями и не был готов к странному опыту быть одновременно и своим, и чужим. Я был для них другом; мы хорошо знали и любили друг друга. Но во мне были черты, въевшиеся мне под кожу, как морские татуировки, которых им было никогда не понять.
Я знаю, что говорю, как англичанин. Я знаю, что хорошо играю свою роль. Но в те первые недели я осознал себя и членом привилегированного класса, и мальчиком-маори в мире, который был для меня чужим. Я жил в обоих мирах одновременно, хотя иному человеку бывает трудновато даже в одном. В то мгновение я ощутил странность места, где я находился, где целый мир во всем его величии и красоте был изображен посредством искусственных материалов. Подумать только, что эти люди прогресса могли сотворить своим искусством, изобретениями и технологиями! Они были способны воссоздать мир так, что мир настоящий стал им практически не нужен. Они и в самом деле уподобились Богу, создавая собственные копии божественных творений и наслаждаясь всем этим. Ибо все, что я увидел в этот день, было не чем иным, как развлечением. Природа была укрощена, и ее силы обузданы, чтобы расширять человеческое господство над познаваемой вселенной. Оно было великолепно, и я немедленно стал рабом его блеска. И все же ничто из этого не было настоящим.
Если вы заметили в моем тоне отвращение, возможно, потому, что мое повествование окрашено последующими событиями. Тогда же мой энтузиазм не знал колебаний. Все сомнения и страхи вскоре сменились немалой страстью к изобретениям и развлечениям, которые предлагал Лондон, и всякий раз, когда это представлялось удобным и подобающим, мои хозяева водили меня на некоторые из них. Я отбросил беспокойство и стал в некотором роде гедонистом, черпавшим удовольствие в череде представлений. Это было довольно просто, ведь в нашем распоряжении было столь существенное разнообразие. Такие зрелища посещали все, от королевских особ до бедняков, поэтому у меня была возможность наблюдать всех жителей Лондона, даже если с виду мы были увлечены представлением. Воистину, весь город был одной сплошной выставкой, и мне оставалось только ходить по улицам, задрав голову (и чудом избегать столкновений с прохожими). Красота Лондона – это спектакль; вместе же с шумом, и грязью, и толпами – это восхитительная головоломка.
* * *
Между мной и Художником была договоренность, что у меня будет возможность учиться, но сам он был слишком занят, чтобы со мной заниматься. Он посоветовался с мистером Ангусом, и они определили меня в маленькую частную дневную школу для мальчиков в Мерилибоуне, неподалеку от нашего дома. Там мистер Джонс преподавал нам классическую литературу, французский язык, письмо, грамматику и композицию английского языка, историю и хронологию, географию и работу с глобусом, практическую арифметику и устный счет, алгебру и тригонометрию. По правде говоря, я терпел эти занятия с меньшим энтузиазмом, чем тот, который когда-то рассчитывал проявить к английскому образованию. Я обнаружил, что у меня было мало общего с избалованными мальчишками, посещавшими школу, и не пытался произвести на них впечатление. Поняв, что я невосприимчив к их насмешкам, они стали относиться ко мне с молчаливым презрением. Возможно, дело было в том, что я уже не считал себя мальчишкой, а их представления о превосходстве были настолько ограничены их маленьким царством, что я чувствовал себя совершенно не таким, как они. Меня уже манили город и бесконечные возможности практического обучения. Мне не терпелось бросить утренние занятия, и вскоре я обнаружил, что Художник был рад потворствовать моему разгильдяйству, когда представлялась такая возможность. Я был нужен ему для выставки. Моя посещаемость так и осталась нерегулярной, и, пока весенние дни становились длиннее и теплее, я, к вящему удовольствию, узнал, что мои занятия в школе вскоре объявят законченными до следующего учебного года.
Пока же у меня была отдушина в лице мисс Ангус, которая, часто вместе с мисс Херринг в качестве компаньонки, не реже одного-двух раз в неделю составляла мне компанию на прогулках после полудня. Художник по обыкновению занимался офортами и перепиской и, похоже, считал, что теперь, когда я освоился в доме, заботиться обо мне больше не нужно. Он был необычным человеком. Познакомившись с другими англичанами, я начал понимать, что его отчужденность была не просто присуща всем англичанам в целом, но и являлась отличительной чертой его собственной одержимой и
