Из воспоминаний старого эриванца. 1832-1839 гг. - Аполлинарий Фомич Рукевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Сухуми нас уже ждали транспорты и конвойные суда, под начальством адмирала Артюхова. Десятого апреля началась посадка войск, а 12-го мы тронулись. Погода вначале стояла великолепная, но в открытом море начало изрядно покачивать, быть может, по морскому и незначительно, но для многих, и в том числе для меня, эти полтора-два дня положительно вычеркнуты из жизни. Я лежал, как пласт, и ко всему в мире относился равнодушно. Помню один момент, когда сознание мое боролось с сумасшедшим желанием броситься через борт, дабы смертью разом прекратить эти невыносимые страдания, но что-то или, вернее, кто-то удержал меня.
13-го апреля с утра на всех судам, поднялась суматоха, обычно предшествующая высадке войск. Начались переклички, расчеты по гребным судам, раздача патронов, сухарей и т. п. Готовясь к бою, люди мылись, переодевались в чистое белье, и не слышно было обычных шуток, прибауток… Я ли привык к морю, или оно стало тише, но я начал приходить в себя и мне постепенно передалось общее оживление. Я делал то же, что и другие, и вызвался в охотники, уверенный, что мучения мои кончатся, как только я ступлю ногами на твердую землю.
Около трех часов мы подошли к Сочи. Невысокий берег тут расступался и образовывал широкую долину, по которой текла горная речка Сочи-Иста, дававшая название всей местности. Правая, южная сторона долины, несколько выступавшая вперед, оканчивалась террасой, на которой среди высоких каштановых и ореховых деревьев белели сакли горского аула. В глубине долины зеленели лесистые горы, а далее за еще более высокими, но уже синими и лиловыми хребтами, ярко сверкали снежные вершины… Эта чудная панорама навсегда запечатлелась в моей памяти (В этом ауле жил убыхский князь Аубла-Ахмет, слывший по всему побережью, как отчаяннейший пират, грабивший и наши крымские и турецкие анатолийские берега. За его небольшой, но чрезвычайно хорошо оснащенной бригантиной наши военные суда очень долго и упорно гонялись и так-таки не могли захватить ее. Горцы, населяющие эту часть побережья, принадлежали к племени убыхов, находившихся под властью князя Берзекова, который пользовался, благодаря своим личным свойствам, громадным авторитетом не только у своих, но и вообще у других горских племен. Это был рыцарь по своему характеру и в тоже время человек большого ума и военных дарований. Он объявил себя открытым врагом России, и все нападения, впоследствии произведенные на наши береговые укрепления, были организованы им, причем он чрезвычайно умело использовал изолированное положение наших опорных пунктов. В конце концов, мы вынужденно покинули занятую линию и, когда ее вновь заняли, то Берзеков не захотел признать нашу власть и, сломленный силой, но не покоренный, гордо покинул свою родину и выселился со всем своим племенем в Турцию. Я, между прочим, слышал, что под эгидой этого благородного представителя убыхского рыцарства воспитывались даже дети владетельного князя Мингрелии Шервашидзе, впоследствии служившие на русской службе. – (прим. А. Ф. Р-ч).
Старик Берзеков дожил до глубокой старости. Сыновья его живут в Турции до сих пор и пользуются большим почетом у турок и большим влиянием среди всех племен бывших кавказских горцев. Старший из Берзековых, может быть, войдет со временем в историю своим классическим ответом кавказским революционерам, которые в 1905 или 1906 году, в угаре революционного возбуждения, послали депутацию турецкому султану с предложением воспользоваться временным ослаблением России и занять своими войсками Кавказ. Соблазн был велик, но страх перед возможностью воздействия великих держав вынудил султана отказаться от прямого участия. Тем не менее он просителям указал на Берзекова, который мог бы поднять своих черкесов и хлынуть всей дикой ордою на Кавказ. Берзеков принял депутатов, выслушал их, но затем дал ответ, полный гордого достоинства: «Я могу не любить Россию, я враг ее, могу воевать с ней, но пользоваться ее временным ослаблением я считаю подлостью…» Впоследствии этот ответ стал известен кавказскому наместнику князю Воронцову, и он написал письмо Берзекову, в котором отметил все рыцарское благородство его ответа. Эти сведения почерпнуты мною из доклада Султан-Гирея «О положении кавказских горцев в Турции», читанном в ноябре 1911 года в «обществе любителей изучения Кубанской области». – (прим. М. Р.).
Вдруг на флагманском судне поднялось несколько флагов, тотчас по всем судам раздались сложные команды, и часть матросов с чисто обезьяньей ловкостью бросилась наверх по снастям убирать паруса, а другая – завозилась у орудий, спешно их заряжая. Между тем корабли перестроились в две, как их называют, «кильватерные» колонны: ближе к берегу, саженях в ста, остановились боевые суда, прикрывая собою линию транспортов. Еще взвились новые флаги, открылись боковые люки, выдвинулись орудия, комендоры навели их, и разом загремели оглушительные выстрелы, потрясшие корабли!.. Сквозь разорвавшиеся клубы дыма мы видели, как гранаты забороздили по террасе, изрывая пыль и камни… В ауле, казавшемся раньше вымершим, поднялось смятение… Видно было, как там забегали женщины в их цветных платьях, как мужчины тащили на себе разный скарб и угоняли скотину. После нового залпа началась частая бомбардировка всей полосы, насколько могли хватать орудия. После подобного обстрела, нам казалось, уж ничего живого не должно было остаться в ауле.
Десант на Кавказском берегу
В это время со стороны, обращенной к морю, спускались лодки, и в них садились войска, назначенные в десант. Впрочем, следовало бы сказать не «садились», а становились, так как мы сбились в кучу посреди лодки, стоя, и жались друг к другу, заботясь лишь о том, чтобы не проткнуть соседей штыком и не выстрелило бы заряженное ружье. Наступила торжественная минута!..
Орудийная стрельба разом смолкла, все ванты судов разукрасились разноцветными флагами, раздались звуки величавого гимна, тогда еще только что введенного и разученного хорами, лодки выплыли из-за прикрывавших кораблей и помчались к берегу…
Много раз потом мне доводилось быть в боях и испытывать душевные подъемы, но никогда я не чувствовал более сильного стремления каким-нибудь необычайным подвигом проявить свою отвагу, как в тот день моего первого боевого крещения… Но этот пыл мне пришлось сдержать,
