Хозяин всего нашего - Нина Савчич

мне покоя, влекло изучить хотя бы еще одно помещение Института. Я остановилась у следующей двери. Как это получилось, – подумалось мне, – что дверь открылась, когда я просто легонько толкнула ее, а директор их открывал карточкой? Может ли так открыться любая дверь или только эта – особая? Я попыталась открыть и ту, что теперь была передо мной. Толкнула дверь, но она осталась закрыта. Я толкнула сильнее. Не получилось. Подошла к соседней двери. Ее тоже толкнула. Ничего. Я стала идти от одной двери к другой, сама не зная, что ищу. Еще одна дверь легко открылась. До меня донесся тоскливый запах еды. Это была, очевидно, кухня. Большие кастрюли на полу, сковороды, подвешенные на крючки на стене, груды немытых тарелок. Меня удивила неопрятность. Во всем Институте было очень чисто, и это помещение сильно выделялось. Я вошла. Не было ни плиты, ни мойки, ни даже холодильника или продуктов, из которых готовилась еда. Помещение было перегорожено колоннами, нишами, стенами, которые не предназначались ни для чего. Из-за одной горы тарелок до моего слуха донеслись вздохи. Я заглянула за тарелки, ожидая, что снова никого не увижу и что мои звуковые галлюцинации – следствие воздействия магнитного поля Института, или энергетического поля, или чего-нибудь такого, что естественно вязалось бы с представлением об этом здании. Однако когда я дошла до места, из которого неслись вздохи, я увидела секретаршу: сжавшись, она плакала, сидя на маленьком табурете. Ее локоны обвисли и потеряли форму, тяжелая тушь оставляла черные следы на руках, на которые капали слезы. Секретарша, эта крупная, уверенная в себе женщина, дрожала.

– Что-то случилось? – спросила я.

Секретарша запричитала.

– Я могу помочь? – продолжала я.

– Уборщица забрала у меня каблук. Я шла, а каблук поломался, уборщица взяла его и унесла с собой. Все видели. Я опозорена… – выговорила наконец секретарша, захлебываясь в слезах и делая между фразами большие промежутки, в которых всхлипывала и несвязно бормотала.

– Это не позор, – утешала ее я.

Кто эти «все», – занимало меня, – сколько людей ходят по этому зданию, почему я их никогда не встречаю, они что, прячутся? Не понимаю, в чем дело, почему я так изолирована – остальные, очевидно, общаются, как-то контактируют в течение рабочего времени… Я тронула секретаршу за плечо. В миг, когда я опустила руку на блестящую оборку на ее блузке, она исчезла. Вместе с секретаршей исчез и табурет, и тарелки, и кастрюли. Помещение, в которое я вошла, было пусто и зловеще темно. Дверь закрылась, и я не могла выйти. Вокруг меня виднелись только углы, колонны, темные ширмы, закрашенные окна, вентилятор на потолке, рядом с большой люстрой из кованого железа. Я была уверена, что вентилятор не работает: для движения его пропеллера не было довольно места. Для чего его повесили?

Мне придется сидеть здесь до завтра или до послезавтра?.. Или до неизвестного момента в будущем, когда кто-то отдаст двери приказ открыться? Сон. Это точно сон… В какой-то миг я услышу сигнал, с которым открывается дверь. Возьму куртку и сумку и выйду в коридор. Из коридора выйду на улицу, потом войду в автобус, затем в трамвай, стану смотреть на пассажиров, мы будем толкаться, мокрые от снегопада, дышать друг другу в шею, от нашего теплого дыхания будет идти пар… Я приеду домой. Там я буду слушать тиканье часов, смотреть, как шланг от кондиционера раскачивается на ветру, впущу в комнату снег. Нужно только дождаться, когда придет время. Это точно сон. Я проснусь, скорченная в кресле, будет болеть шея, уборщица откроет мне дверь, когда я буду выходить из Института, маньяк будет удовлетворять себя. Нужно только подождать, терпеливо подождать, пока придет время, пока я проснусь и меня выпустят наружу. Я ждала. Минуты, минуты, минуты, десятки минут. Тик-так, тик-так, тик-так… Что-то заслышалось в коридоре. Я подошла к дверям. Из коридора доносился шум. Мужские и женские голоса переплетались в неразборчивых возгласах. Кто-то взвизгнул. Раздавался грохот шагов. Люди бежали. Словно весь Институт обул бетонные сапоги – так звучали шаги, тяжелые, сильные. Громыхали… Удары отдавались у меня в голове. Вот миг, когда мне полагалось бы проснуться. Но я не просыпалась. Это был не сон, я бодрствовала. Я стояла посреди комнаты, когда дверь открылась и взволнованный директор вбежал в темноту помещения.

– В следующий раз, когда вам захочется прогуляться по Институту, нужно будет заполнить заявление… – проговорил он, тяжело дыша. Было похоже, будто директор пробежал ультрамарафон. Он был в поту, его волосы рассыпались, с бледными щеками контрастировал нос, расцвеченный красными капиллярами. Директор никак не мог перевести дыхание. Он пытался сказать что-то еще, но никак не мог набрать воздуха. Открыв дверь, он широко взмахнул левой рукой, и невидимый сенсор включил свет, так что теперь я ясно увидела его. Комната, в которой до тех пор царил мрак, сверкала.

– Хорошо, – ответила я.

Директор пригнулся, чтобы стереть кровь с исцарапанных коленей. Брюки на нем были порваны, а вокруг дыры расплывалось пятно крови. Костюм в клетку «принц Уэльский»… Я никогда прежде не видела его в таком костюме. Правду сказать, я и видела его лишь несколько раз – и на нем всегда был светло-серый пиджак и темные брюки. Теперь – «Принц Уэльский» и галстук-бабочка, аляповатая, слегка криво посаженная, шелковая, летняя… дешевая, это было очевидно. До меня донесся цветочный аромат, смешанный с тяжелым запахом пота. Когда директор согнулся, из небольшого кармана пиджака у него выпали складные очки. Я хотела их поднять, но директор был быстрее. Он взял очки, разложил и посмотрел, целы ли они. Вытер их о брюки и вернул в карман пиджака.

– Ох, печет… Вас искали всем Институтом. Если бы не Дино, неизвестно, когда бы мы вас нашли.

– Откуда Дино знал, где я? Он ведь остался в библиотеке, когда я пошла домой.

Директор лишь посмотрел на меня и выполнил ритуальное движение – убрал сальную прядь со лба. Не знаю, для чего он делал это, если прядь всегда возвращалась на место, которое, очевидно, считала своим.

– И что, вы попали домой? – спросил меня директор, больше интересуясь, чем укоряя, глядя мне прямо в зрачки – в мозг, показалось мне.

Невероятно: он иногда слышит, что я ему говорю, или лишь иногда реагирует, – подумалось мне. Я прошла мимо директора и направилась к выходу.

У двери Института стояла уборщица. Красная помада, декольте, юбка до колен. Она тоже была растрепана и едва переводила дух.

– От вас одни проблемы, – прошипела она, когда я прошла мимо нее. – Я газету не