Хождение по трупам - Оранская Анна

— Ну и что заставило вас передумать? Решили, что миллион долларов стоит риска? Между прочим, так как вы отказались сразу, я снижаю ставку вдвое…

— Ну куда мне ваш миллион, Олли? Это же Америка — и уж вам прекрасно известно, что здесь ты должен отчитаться даже если на твоем счету появляются десять тысяч, а тут миллион, к тому же, как вы сказали, наличными. Во-первых, у меня нет гарантии, что вы потом меня не сдадите, что у меня не найдут миллион и не посадят за связь с мафией. Кто еще столько платит? И за неуплату налогов с этого миллиона. А во-вторых, в Америке, как вы отлично знаете, фиксируются все ваши крупные покупки — купи я, скажем, БМВ, при том что мои официальные заработки показывают, что у меня нет денег на такую машину, я могу оказаться за решеткой. Да и продавцы побаиваются тех, кто платит наличными, особенно, если сумма велика, — ну, допустим, БМВ я еще могу купить за наличные, а вот дом уже никак.

Вы миллионерша, вам все эти проблемы, возможно, неизвестны. А вот мне вовсе не улыбается оглядываться на протяжении всего остатка жизни — это при условии, что я выживу и заработаю эти деньги. Так что ваш миллион тут ни при чем — хотя какие-то деньги, бесспорно, не помешают…

У меня такое ощущение, что ответа на мой вопрос у него нет. Он сам еще не нашел его, все еще думает, зачем ему это надо.

— Слушайте, Рэй, говорите начистоту — почему?

— Потому что эти люди убили моего партнера. И мне нужно с ними разобраться. И вы мне можете в этом помочь — я не знаю русских, не знаю их языка, не знаю этих конкретных людей. А вы их знаете, и язык, я полагаю, тоже, а к тому же они все равно рано или поздно выйдут на вас. Считайте, что они — это тигр, а я охотник. А вы…

— А я приманка?

— Точно.

— Спасибо, Рэй, — это настоящий комплимент. Только вот дело в том, что я сама и приманка, и охотник одновременно — и эти люди уже об этом знают.

— Возможно. Вы все равно не справитесь одна, Олли. И я готов вам помочь. И первый шаг я уже сделал — мне не нужен клиент, который спивается и нанюхивается порошком так, что не в состоянии ничего понять и решить. Второй шаг — ваше обещание рассказать мне обо всем, что происходит. Пусть и не абсолютно все, но как можно больше, потому что я должен знать, за кого я воюю, и с кем, и за что. А третий шаг — ваше обещание меня слушаться, а в критической ситуации — подчиняться моим приказам. Потому что, судя по вашей привычке командовать, вы считаете себя терминатором — а я не хочу, чтобы вас убили или я получил пулю из-за того, что вы несколько переоцениваете свои возможности. И после того как я сделаю эти три шага — вместе с вами, — мы продумаем нашу тактику. Идет?

Я задумываюсь — не привыкла, чтобы со мной вели себя так повелительно и бесцеремонно, хотя не могу не признать, что он проявляет какой-то минимум такта, смягчая свои слова. Оля Сергеева, возможно бы, не раздумывала, но Оливия Лански, самоуверенная, сильная, жесткая и даже жестокая, проливавшая кровь своими и чужими руками, не может не задуматься.

И Оля Сергеева сейчас сказала бы себе, что Рэй Мэттьюз — положительный персонаж и искренне готов помочь, и искренность его подтверждается тем, что он даже не говорит о вознаграждении, — и это прекрасно, что он есть, потому что больше помочь некому. А Оливии Лански важно понять, насколько ей нужна эта помощь, и признать вынужденную необходимость, и сказать себе, что она для Мэттьюза в самом деле приманка, что не он нужен ей, а они нужны друг другу — и что он делает это не из душевной доброты, не ради плотского желания, но по своим собственным причинам. Оливия Лански в душевные порывы чужих людей, тем более американцев, не верит, но верит в практичность и расчетливость.

— Хорошо, Рэй, — произношу после долгого раздумья — достаточно долгого для того, чтобы он сварил нам еще кофе, только мне на этот раз маленькую чашку. — Хорошо. Но я тоже должна поставить условия. Первое — все, что я вам говорю, остается между нами. И второе — вы называете свою цену. Если вы боитесь брать здесь наличные, я могу выписать вам чек, в конце концов, или рассчитаться с вами наличными или чеком, чтобы вы получили эти деньги в Европе, а в Америке об этом никто не узнает. Пятьсот тысяч долларов — половину вперед и половину после, — если вы избавите меня от этих людей навсегда. Миллион — если вы поможете мне убраться в Европу после того, как все завершится, но не завершатся мои проблемы с ФБР, которое, естественно, будет возражать против моего официального отъезда из Америки. Полтора миллиона — если вы сделаете все вышеперечисленное плюс на один год задержитесь в Европе и будете моим телохранителем, хотя, возможно, это и не понадобится. Идет?

Кажется, я все сказала правильно. Я ведь готова была и больше заплатить за то, что он уберет Ленчика со товарищи, но если он сам заявляет, что миллион в Америке ему ни к чему, зачем навязываться? Тем более что я ему показала главное — перспективу и надеюсь, что именно наличие перспективы заставит его работать лучше и сделать даже невозможное. А еще надеюсь, что мне не понадобится его помощь с выездом отсюда, — здесь я рассчитываю на временно запропастившегося Дика, у которого, кстати, действительно могут быть дела, так что глупо волноваться, — но если понадобится, не дай бог, то я рассчитываю на помощь Мэттьюза по полной программе, в которую, кроме всего прочего, включаю мою доставку в Мексику или Канаду, приобретение фальшивых документов и так далее, и тому подобное.

И потому мне жутко не нравится, когда в ответ на мое, кажется, весьма заманчивое предложение он отвечает только:

— Посмотрим…

Ужасно неуютно чувствую себя без спиртного — без стакана на столике передо мной такое ощущение, словно нечем руки занять, словно не хватает чего-то жизненно важного, привычного, без чего существование немыслимо. Гад, вылил все мои бутылки — впрочем, не так много их было, штук десять, потому что запасы я основательно истощила за последнее время, — и высыпал весь мой кокаин. Не могу не признать, что он правильно сделал — и улыбаюсь про себя, когда он словно читает мои мысли и приносит стакан сока.

И еще не могу не признать, что с ним мне легче, намного легче. Для Оливии Лански мысль и ощущение немного оскорбительные, принижающие собственное достоинство, и потому пытаюсь саркастично интересоваться у самой себя, с чего это мне с ним легче, когда я не знаю даже, на что он способен. Но тем не менее все это правда — и внутренняя дискуссия заканчивается тем, что напоминаю саркастичной себе, что без него тихонько разваливалась на части и бездействовала, что и через месяц такой жизни, если бы дал Ленчик прожить этот месяц, стала бы конченой алкоголичкой и наркоманкой. И сейчас-то хочется выпить и спрятаться в другой мир, куда более приветливый и теплый, — это я тебе говорю, о язвительнейшая Оливия, вся такая из себя крутая, но медленно и верно пропивавшая и пронюхивавшая крутость! А что было бы потом?

А с ним мне легче и уверенней — хотя и не знаю ни его способностей, ни его самого. И потому очень осторожно обдумываю каждую фразу — периодически возникают мысли о том, что, может, он вернулся, чтобы все вызнать и в итоге заложить и Ленчика, и меня, отомстив за партнера. Хотя и понимаю, что, заметь он, что я скрываю многое, наши отношения сложатся не так, как им следовало бы сложиться. И аккуратно и неспешно рассказываю ему про то, что Яша, по мнению ФБР, совершил не очень законную сделку и вложил эти деньги в наш фильм, и через год после этой сделки его нашли и потребовали вернуть деньги, а потом убили, выведав у Яшиного помощника, что все те деньги ушли в Лос-Анджелес. Рассказываю про Юджина — все равно это известно ФБР, никого этим не удивишь, — который убил Яшиных убийц и уехал в Москву искать заказчика и пропал. Про Ленчика — то, что знаю от Корейца, про то, как общалась с ним, с подробным описанием его поведения и реакции. Про то, что Ленчик знаком с местным авторитетом — и, возможно, не просто знаком, но в дружбе, хотя в дело его явно не посвятил. Про то, как наняла киллера через Ханли — киллера, так и не выполнившего до конца работу и пропавшего с концами.