Солнце сияло - Анатолий Курчаткин

В теплый апрельский вечер накануне красного Дня международной солидарности трудящихся я сидел на облезлой кухне давно не ремонтированной однокомнатной квартиры, снятой мной за сто двадцать баксов в месяц на проезде Шокальского в северной части Москвы. Кухня была душно выкрашена до самого потолка зеленой масляной краской и, залитая багровым закатным солнцем, плавилась в сюрреалистическом болотно-рыжем огне. Под локтями у меня был складной кухонный стол с порезанной ножом столешницей, на нем стояли уже пустая наполовину литровая бутылка спирта «Roуal», несколько бутылок минеральной воды неизвестного происхождения, лежала на щербатых тарелках, доставшихся мне в пользование вместе с прочей кухонной утварью, всякая скорая магазинная закуска — грубо накромсанные ножом колбаса и соленые огурцы, небрежно вываленные из вспоротых банок минтай в томатном соусе, квашеная капуста, маринованный перец, — а за столом, составляя мне компанию, сидели Николай-оператор и мой новый знакомый — Юра Садок, музыкальный редактор с другого канала, Садовников по фамилии, но никто его фамилии полностью не произносил, он был Садок, и все.

Мы обмывали мою первую в жизни крупную покупку — телевизор «Sony» с встроенным видеомагнитофоном, тридцать семь сантиметров по диагонали. Оставленный нами, он сейчас в одиночестве светился экраном в комнате, бубнил там что-то то мужским, то женским голосом, а до того его черно-пластмассовая глазастая глыба в течение нескольких часов была объектом нашего самого пристального внимания и опеки: сначала мы его выбрали в одном из торговых павильонов бывшей Выставки народных достижений из десятков других, потом Николай с Юрой тащили картонную коробку по беспредельной территории выставки к выходу, всовывали коробку на заднее сиденье пойманной частной «Волги», высвобождали нежное создание из пенопластовых объятий упаковки, искали ему место, настраивали, проверяли видеосистему. Обмыв был припасен мною заранее, и Николай с Юрой, узрев восставшую на кухонном столе возбужденным фаллосом бутылку «Рояля», с соответствующим виду бутылки возбуждением по очереди похлопали меня по плечам: «О, понимаешь дело! Хоть и молодой, а мыслишь верно!». Они оба были старше меня, Николай особенно, да и Юра едва не на десяток лет, и то, что они, как говорили у нас в Клинцах, водились со мной, мне льстило. Я даже с трудом удерживал себя, чтобы не приложиться за компанию к «Роялю» — несмотря на то, что моей благожелательницей с Сухаревской площади было мне запрещено прикасаться к спиртному по меньшей мере еще неделю, чтобы не спровоцировать рецидива. За компанию хотелось нестерпимо.

То, что я пренебрегаю компанией, Николай с Юрой заметили уже на второй рюмке.

— Ты что это, Сань? — удивился Юра. У него были красивые длинные русые волосы, собранные сзади в косичку, и, когда испытывал какие-то сильные чувства, он закидывал руку за голову и брался за косичку у корня, будто сдерживал себя, не позволяя этим чувствам полностью захватить над собой власть. Так же он сделал и сейчас. — Во даешь! Угощаешь, а сам как король на именинах! Ты что?

О, это знатнейшее правило русского застолья: пить самому и не позволить остаться трезвым соседу! В каком другом случае за компанию — как угодно, но в этом — удавиться нужно непременно. И что мне было сказать в свое оправдание?

— Да-а, — протянул я как можно небрежней, — отболел только что.

— Триппером, что ли? — тут же, со своей обычной иронической усмешкой, раскуривая сигарету, спросил Николай — будто и впрямь все обо всех знал.

— Ну, — подтверждающе сказал я.

— Впервые? — спросил Юра. — Бляди. Сплошные бляди кругом. Спят с кем ни попадя. Ни с одной без презерватива нельзя. Хрен-те что. Сами болеют, нас заражают. Мы — ладно, у нас простатит, а они же потом рожать не могут! Еще СПИД сейчас этот. А мне с презервативом — все равно что онанизм тот же самый.

— Ну, и занимайся онанизмом, — сказал Николай, выпуская дым углом рта.

— Иди ты! — отозвался Юра. — Бордели нужны. Сам будто ничем ни разу.

Николай выставил указательный палец.

— Раз. Мне достаточно. Больше не хочу. Тебе еще сколько, долго еще по сухому закону жить? — спросил он меня.

— Неделю, — сказал я. Чувство счастливого облегчения владело мной. Я признавался в своей стыдной болезни — как прыгал в серную кислоту, а оказывается, я был тут не просто не одинок, а наоборот, в хорошей компании!

— Ну, неделю — это уже божеский срок, дотерпишь, — заключил Юра. — А нам с Колей как раз тут на двоих, — щелкнул он ногтем по бутылке «Рояля». Да, Коля?

— Львиные у тебя какие аппетиты. — Николай взял бутылку «Рояля», налил Юре, налил себе. В Юрину рюмку половину, в свою треть. Взял бутылку минеральной воды и долил мгновенно помутневшие рюмки доверху. — Литр спирта, куда в тебя?

— А почему ты себя обделяешь? — Юра заметил, что Николай плеснул спирта в свою рюмку меньше.

— Силы рассчитываю, — сказал Николай. — Это вам завтра кверху брюхом хоть до полудня, а мне в семь утра — как штык на трудовой вахте у окуляра стоять.

— Бедняга. Это ты тот несчастный, которому завтра демонстрации освещать. — Теперь ирония прозвучала и в голосе Юры.

— Нет, мне завтра на съемку художественного фильма. Называется «Первое мая свободной России».

Я сидел с ними, потягивая минералку, и плыл не меньше, чем если бы пил не минералку, а «Рояль». Так мне было хорошо. О, как мне кайфово было сидеть с ними! И все не оставлявшая меня до конца Ира была теперь в такой дали будто видел ее в перевернутый бинокль. Я еще мог видеть, что там в дали это она, еще узнавал ее, но лица ее уже не различал.

— Ты говорил, ты сочиняешь. Сбацаешь, может? — неожиданно предложил мне Юра.

Предложение было не только неожиданное, но и опасное. Одно дело греметь по клавишам перед людьми, чье мнение тебе не особо, а то и немало не интересно, и совсем другое — играть профессионалу.

Но мне было так хорошо, что я, понимая все это, ни мгновения не раздумывая, согласился. И только счел необходимым предупредить насчет инструмента:

— Фоно не мое. За строй не отвечаю.

Пианино стояло в комнате на парадном месте, но было советской марки «Лира», а хорошего советского фортепьяно мне видеть не приходилось. Кроме того, расстроено оно было — слезы наворачивались на глаза слушать его.

Слезами, только я взял первые ноты, Юра и облился. Он ухватил себя за косичку и завопил:

— Уши мои!

Я прекратил играть и закрыл крышку.

— Пардон. Моя ошибка. Ваша правда, граф: возможности человеческого организма не безграничны.

— Нет-нет, это я — пардон! — снова завопил Юра. — Возможности моего организма безграничны, граф! Лабаем! Хочу послушать!

— Да уж, Сань, давай. Тоже хочу послушать, — подвопил Юре Николай. Он притащил с кухни бутылку с «Роялем», бутылку минералки, тарелки с закуской и расставил все сверху на пианино. — Ты и в этой области искусства впереди планеты всей?

— Тронули, — подтолкнул меня начинать Юра, наполняя над моей головой «Роялем» их с Николаем рюмки.

Мне пришлось провести за изделием комбината «Лира» не меньше часа. Давай еще, просил Юра. Ты говорил, целую симфонию накропал, какой-нибудь тематический кусок можешь продемонстрировать? И песню бы, а? Пару песен.

Впервые после отца я играл свои сочинения профессионалу. Но отец был профессионалом с обочины, вроде футбольного игрока, всю жизнь просидевшего на запасной скамейке, а Юра играл в основном составе, в каждом матче, мяч не сходил у него с ноги. И вот он просил меня: а этот финт? а такой удар? а как насчет того, чтобы обвести сразу двоих?

— О'кей? — посмотрел наконец я на Юру, берясь за крышку, щелкая откинувшимся пюпитром и прижимая его пальцем — приготовясь закрывать честную, но бессовестно гнавшую фальшак советскую «Лиру».

— О'кей хоккей, — согласно кивнул Юра со стула сбоку от пианино.

Николай, сидевший с остро поднятыми коленями в продавленном кресле поодаль, открыл глаза, немигающе уставился на меня и затем произнес:

— Главное, когда спишь только с женой, быть уверенным, что она тоже спит только с тобой.

— А ты уверен? — спросил его Юра.

— В том-то и дело, — сказал Николай, не поворачивая к нему головы.

Посидел, все так же немигающе глядя на меня, еще немного и снова закрыл глаза.

Он наливал себе меньше, чем Юре, но напился именно он.

Мы с Юрой оставили Николая дремать в кресле и, прихватив бутылки с тарелками, переместились обратно на кухню.

— Что, ничего, — сказал Юра. — Вполне. Ты по композиции где-то уроки брал?

Не знаю почему, но говорить об отце не хотелось. Хотя нет, знаю почему. Я его стыдился. Неосознанно, не отдавая себе в том отчета. Член Союза композиторов, пропахавший жизнь на заводе. Недурственная картинка.

— Читать, граф, умеем, — сказал я. — Грамоте учены.