Женщина, которую я бросил - Сюсаку Эндо

— Что поделаешь! — ответил я, одергивая пиджак. — Жизнь каждого из нас тоже одно из звеньев итого конвейера. Ведь что такое личность? Пыль и прах. Даже когда умрешь, тело твое, как по конвейеру, пройдет через руки медиков.

— Что вы говорите? — возмутилась жена брата. — Ведь сегодня такой праздник!

— Да, конечно, — ответил я. — Нагасима, прошу тебя выполнять свои обязанности.

Нагасима поклонился и, посмеиваясь, пошел в передний зал. Глядя ему вслед, я вспомнил наши студенческие годы, крохотную комнату в Канда.

Тогда мы в марлевых повязках спали на грязных тюфяках под вонючими одеялами. Ели картофельную похлебку. Но слава богу, все это позади, и, кажется, мы уже сумели создать себе прочное благополучие, которое, подумал я, нужно во что бы то ни стало сохранить. Сегодня у меня свадьба, завтра я отправляюсь в свадебное путешествие, а потом сниму хорошую квартиру…

Церемония бракосочетания нас немало позабавила. Священник с маленькими усиками на розовом лице помахал над нашими головами предметом, напоминающим опахало, а затем сиплым голосом произнес речь. Марико легонько толкнула меня в бок:

— Как все это глупо!

— Дальше некуда! — шепнул я. Мы едва сдерживали смех.

По обе стороны от нас стояли родственники. Среди них был и директор нашей компании. Он стоял с серьезным видом, скрестив на груди руки.

— Ну вот мы и родственники! — сказал он, похлопав меня по плечу, когда священник закончил свою речь. — Думаю, после свадебного путешествия ты будешь работать еще лучше. Наша фирма, конечно, небольшая, и все-таки не стоит ронять фамильную честь.

Слова директора мне было слушать куда приятнее, чем речь священника. Они гораздо больше убеждали меня в том, что теперь я на самом деле муж Марико.

После церемонии состоялся небольшой банкет. Окружив нас, все трижды прокричали: «Банзай!» — и громче всех, размахивая руками, кричал Нагасима. Сослуживцы тоже махали и кричали, но их взгляды выдавали старательно скрываемую зависть.

Представляю, как, расходясь со свадьбы, они перебрасывались между собой фразами, вроде этих:

— Вот пройдоха! Такой и в воде не утонет.

— Разумеется. Но у него диплом.

Да, плавать я умею. Я женился по расчету, но расчет этот соединялся с искренней любовью к Марико. В конце концов, любовь без эгоизма немыслима. И вообще, на мой взгляд, эгоизм — это то же самое, что жажда счастья, и если я хорошо держусь на воде, так это на пользу не только мне, но и Марико.

Из дворца Мэйдзи мы сразу же поехали на один из токийских вокзалов.

Для свадебного путешествия нам предлагали разные маршруты. Называли Хаконэ и Неккай, но мы выбрали озеро Сандзю.

Как-то незадолго до свадьбы Марико сказала:

— Помнишь нашу поездку на Сандзю?

— Кажется, там я продемонстрировал высший класс верховой езды?

— Я бы назвала это иначе, — засмеялась Марико. — Ты все шутишь!

— А кто выходит замуж за этого шутника?

— Глупый, ведь благодаря той лошади я и полюбила тебя.

Так мы пришли к выводу, что своим счастьем обязаны крестьянской кляче, и посему свадебное путешествие решили совершить на озеро.

До Одембы мы ехали поездом, а там взяли легковую машину. Вскоре между бронзовых гор показалось синее озеро, окруженное золотистым лесом.

— Я буду тебе хорошей женой, — шепнула Марико, когда мы, взявшись за руки, пошли к озеру.

— Прошу тебя быть хорошей во всех отношениях. О, кажется, на этом месте лошадь опозорилась.

— Да перестань ты! — кокетливо возмутилась Марико. — Перестань говорить о таких вещах.

— Почему? Разве мы не обязаны нашим счастьем госпоже кляче?

На озере мы пробыли два дня. На третий погода испортилась и мы решили автобусом вернуться в Одембу.

Началась пора листопада. Желтые листья покрывали дорогу, ложились на крышу автобуса.

— Помнишь, тогда мы тоже возвращались этим путем.

В ее поведении я заметил резкую перемену. Она быстро освоилась с ролью жены, и мне это казалось странным.

— Когда «тогда»?

— Ну в тот раз, когда ты ездил на лошади…

— Может быть.

— Не может быть, а совершенно точно, — продолжала Марико. — Тогда еще Оно-сан спросил, что это за здания.

— Какие?

— Разве ты не видишь? Вон там в лесу. Они похожи на казармы. Кондукторша сказала, что это лепрозорий, больница для прокаженных. И мы бросились закрывать окна. Я тоже перепугалась.

Я прислонился лбом к оконному стеклу. В памяти всплыло грустное лицо Мицу, той Мицу, которую я встретил в Кавадзаки. Она была похожа на мокрую кошку. Подавляя рыдания, она еле слышно прошептала: «Я еду в Одембу. Там есть больница»…

А я? Я знал, что это за больница, и поэтому, глядя на темно-красные пятна на запястье Мицу, не сдержал удивления и страха:

— Неужели это правда, Мицу?

— Да, так сказал доктор.

— Зачем же ты тогда пришла сюда? Неужели ты не понимаешь? Возвращайся домой и ложись.

Сначала я не выбирал слова, говорил отрывисто и грубо, потом смягчился.

— Извини, что я тебя позвал, я не знал, что ты больна. Но ты не расстраивайся. Теперешними лекарствами любую болезнь вылечат.

Мы вышли из бара. Я держался на некотором расстоянии от Мицу. Вскоре я торопливо распрощался с ней и заспешил к вокзалу. У лестницы я оглянулся, но Мицу уже затерялась в толпе.

И вот теперь, прижимаясь лбом к холодному стеклу окна, я ее вспомнил… Она живет где-то в этом лесу.

От моего дыхания стекло запотело.

— О чем ты задумался? — обеспокоенная Марико прислонилась к моему плечу. — У тебя такой несчастный вид.

— Ну что ты! Я сейчас самый счастливый человек на свете.

Я говорил правду. Я действительно думал, что счастье теперь всегда будет со мной. А Мицу?.. Я считал, что страдания этой бедной девушки никак меня не касаются…

И все же в конце того года я отправил Мицу новогоднее поздравление.

Прежде я никогда и никому не посылал поздравлений. Но теперь Марико настаивала, чтобы я аккуратно поздравлял со всеми праздниками друзей, сослуживцев и тех, кому я чем-нибудь обязан.

Жили мы в новой квартире в Мэгуро. У нас были и передняя, и гостиная, и спальня, шкафы для одежды, трюмо, разные статуэтки и безделушки. Рядом со мной Марико в кимоно деловито растирала тушь. Словом, уют, который мне и не снился, когда я студентом жил в грязной комнатушке.

Я уже написал поздравления Нагасиме, сослуживцам, не забыл и Кима-сан («Прошу вас как-нибудь заглянуть ко мне»), когда в моей памяти всплыло имя Мицу. Я украдкой взглянул на жену. Марико была поглощена своим письмом. Я взял кисточку и аккуратно вывел: «С Новым годом! Молю бога о твоем выздоровлении». Адреса Мицу я не знал и написал адрес лепрозория, полагая, что в Одембе всего одна лечебница для прокаженных. Письмо я положил в карман.

Почему мне тогда взбрело в голову поздравить Мицу? Не знаю. Может быть, мне стало особенно жаль ее, потому что я сам был счастлив. Я поддался мимолетному, но вполне искреннему чувству.

Ответ от Мицу не пришел, и меня это устраивало.

Миновали праздники. Кончился январь. На токийских улицах снимали новогодние украшения.

Однажды утром, когда я собирался на работу, мне вручили письмо. Увидев обратный адрес: «Лечебница «Воскресение», Одемба», я поспешно спрятал его в карман.

Работы в этот день было много, но я все время помнил о письме. Вечером, забравшись на чердак конторы, я вытащил из кармана измятый конверт. Письмо было не от Морита Мицу. На конверте великолепными иероглифами было выведено: «Ямагата».

Содержание письма было для меня полной неожиданностью. Не стану говорить, как оно меня потрясло. Скажу только, что впервые в жизни я был так взволнован, что понял смысл письма, лишь прочитав его несколько раз.

«Прошу простить меня за то, что ответ на ваше новогоднее поздравление Морита Мицу я пишу с таким опозданием. Я хотела как можно скорее сообщать Вам о Мит-тян (так мы все ее звали), но последнее время я была очень занята, а коротенькое письмо, наверное, Вас не удовлетворило бы.

Из Вашей открытки я поняла, что после того, как Мит-тян пришла к нам в лепрозорий, Вы ничего не знали о ее судьбе. В результате повторного анализа мы выяснили, что Мит-тян здорова. Случаи ошибочного диагноза бывают, но очень редко, может быть один из тысячи; с Мицу произошел именно такой случай. Представляете, какое потрясение она перенесла. Но, съездив в Токио, она в тот же день вернулась назад, в наш страшный, всеми презираемый мир, и попросилась к нам на работу.

Правду сказать, мы, сестры милосердия и врачи, не поверили ей. Мы считали, что желание это продиктовано излишней чувствительностью Мит-тян.

Ведь наша главная заповедь — «Нести людям добро и любовь». А сможет ли Мицу не по обязанности и не из жалости, не насилуя себя, самоотверженно, терпеливо и бескорыстно ухаживать за прокаженными?