Сталин - период созидания. Гражданская война в СССР 1929-1933 гг. Том 8. - Роман Ключник

И Сталин воспользовался этим революционным опытом, коварным политтехнологическим оружием, решил действовать более «тонко» и «гибко», по-ленински, — приобщил бедняков и середняков к раскулачиванию кулаков. Причем Сталин ввел такой же алчный материальный стимул, как при Ленине и Свердлове — из суммы конфискованного, ограбленного у успешного хлебороба — 25% отчислялись «за работу» при раскулачивании крестьянским активистам, а 75% шло в распоряжение государства.

После этих серьёзных новшеств представители Советской власти могли потирать от удовольствия руки, ибо раздрай среди крестьян был обеспечен просто на основе сути худшей части человеческой природы и, как утверждает знаменитый кинорежиссер Н. Михалков, — на основе характерной для России зависти открывался небывалый простор для сведения личных счётов, удовлетворения чувства зависти для лодырей и пьянчуг, мести за некогда разбитый нос, унижение или за неразделенную любовь и т.д.

В интернете эта картина описана в работе профессора В. Кочнева:

«Местный колхозный актив, члены ВКП(б) и комсомольцы вместе с представителями райисполкомов, райкомов партии проводили опись имущества, затем семья «кулака», насчитывавшая в среднем от 5-6 до 10-12 человек, выгонялась из дома на улицу с минимальными пожитками и в кратчайший срок отправлялась на ближайшую железнодорожную станцию в общей колонне таких же несчастных. Дорвавшийся до дармового, недоступного ранее добра, колхозный актив отбирал у раскулачиваемых валенки, полушубки, шапки, платки, шали, перины, подушки, посуду, детские игрушки и матрасики — всё, что ценилось, вплоть до женского нижнего белья. По выражению одной коммунистки, участвовавшей в раскулачивании, «оставляли их в чём мать родила». По донесениям органов ГПУ, в Смоленской области лозунгом многих бригад по раскулачиванию стали слова: «Пей и ешь — всё наше!».

Одно из самых пронзительных свидетельств рисует следующую картину раскулачивания в средней полосе РСФСР. «Было мне тогда четыре года, когда пришли раскулачивать моих родителей. Со двора выгнали всю скотину и очистили все амбары и житницы. В доме выкинули всё из сундуков, отобрали все подушки и одеяла. Активисты тут же на себе стали примерять отцовские пиджаки и рубашки. Вскрыли в доме все половицы, искали припрятанные деньги и, возможно, золото.

С бабушки (она мне приходилось прабабушкой, ей было больше 90 лет, и она всегда мёрзла) стали стаскивать тулупчик. Бабушка, не понимая, чего от неё хотят активисты, побежала к двери, но ей один из них подставил подножку, и когда она упала, с неё стащили тулупчик. Она тут же и умерла.

Ограбив нас и убив бабушку, пьяные уполномоченные с активистами, хохоча, переступили через мёртвое тело бабушки и двинулись к нашим соседям, которые тоже подлежали раскулачиванию, предварительно опрокинув в печи чугуны со щами и картошкой, чтобы мы оставались голодными. Отец же стал сколачивать гроб из половиц для бабушки. В голый и разграбленный наш дом пришли женщины и старушки, чтобы прочитать молитвы по новопреставленной рабе Господней. Три дня, пока покойница лежала в доме, к нам ещё не раз приходили уполномоченные, всякий раз унося с собой то, что не взяли ранее, будь то кочерга или лопата. Я сидела на окне и караулила — не идут ли опять активисты. И как только они появлялись, быстро стаскивала со своих ног пуховые носочки, которые мне связала моя мама и прятала под рубашку, чтобы их у меня не отняли.

В день, когда должны были хоронить бабушку, в наш дом ввалилась пьяная орава комсомольцев. Они стали всюду шарить, требуя у отца денег. Отец им пояснил, что у нас уже всё отняли. Из съестного в доме оставалось всего килограмма два проса, которое мама собрала в амбаре на полу. Его рассыпали в первый день раскулачивания из прорвавшегося мешка, который тащили пьяные комсомольцы. Пока они рылись в доме, мама незаметно сунула в гроб, под голову мёртвой бабушки, наш последний мешочек с просом. Активисты, не найдя в доме денег, стали их искать в гробу у покойницы. Они нашли мешочек с просом и забрали его с собой».

Стоимость имущества, заносимая в опись, очень часто при раскулачивании занижалась, это позволяло местным активистам затем продавать награбленное по цене, приближенной к рыночной, или занижать реальный доход колхоза, полученный после раскулачивания. Так, например, в 1930 г. в Донском округе стоимость лошади по описи составляла 3-10 руб., а реальная рыночная цена 60-70 руб., коровы 3-4 руб., а рыночная 30-40 руб. и т.д.

Для крестьян, сочувствовавших раскулаченным или сопротивлявшихся коллективизации, чьё материально-имущественное положение никак не позволяло их хозяйства считать «кулацкими», колхозным активом был придуман специальный ярлык: подкулачник. Как легко догадаться, подкулачником мог стать каждый крестьянин, если в отношении его лояльности советской власти и колхозному строительству существовали какие-то сомнения».

«Активистами колхозов были, конечно, бедняки. Но встречались и середняки и даже зажиточные крестьяне. К этим активистам люди по-разному относились. Кто-то их уважать стал, кто завидовать, а кто презирать и называть «прихвостнями советской власти». До коллективизации все одевались примерно одинаково: рубахи да порты самотканные, лапти да онучи. Кто побогаче, тот имел рубаху понаряднее, да стол помасляннее. Ну, а после коллективизации, глядишь, босяком был, а сейчас активистом колхоза стал, в «кулацких» штанах да кушаке щеголяет. Разве такого можно уважать?» — вспоминал эти годы коллективизации Панкратов Алексей Федорович (1907 г. рожд.) из Тамбовской области.

После этой июньской атаки на кулака соответственно появилась материальная база для колхозов, можно было замахнуться на более высокие результаты коллективизации. Например, возглавляемый А. Андреевым Северо-Кавказский крайком ВКП(б) 19 июня 1929 г. одобрил предложение Северо-Осетинского облисполкома о вовлечении в колхозы к 1931-1932 гг. всех крестьянских хозяйств. И в конце 1929 года А. Андреев хвастливо докладывал Сталину, что в процессе хлебозаготовок в вверенном ему крае 600 человек расстреляно, а 20 тысяч отдано под суд, полностью ограблено через конфискацию около 35 тысяч кулацких хозяйств. Это был редкий по жестокости русский палач русского народа. В самом начале планируемой коллективизации Сталин подбирал подходящие к этой работе кадры, на 15 съезде партии в 1927 году Сталин подошел к 32 летнему А. Андрееву с вопросом: «А что если бы тебе поехать на Северный Кавказ первым секретарем крайкома? У нас там слабое руководство».

Через два дня Андреев со своей женой Дорой Моисеевной Хазан был уже в Ростове-на-Дону и раздумывал, как скрутить в «бараний рог» оставшихся в живых после Ленина казаков. По свидетельству его родственников — в 1919 году молодой «герой» революции А. Андреев приехал в родную деревню Кузнецово (на Смоленщине), в совхоз имени его же и, как отметили его потомки: «Выступая здесь на митинге, он говорил крестьянам-землякам о том, что дала им Советская власть: свободу, землю, мир». Теперь же — через 10 лет А. Андреев всё отбирал у крестьян жесточайшим образом. Сегодня гордые потомки Андрея Андреева, являющиеся по совместительству гражданами Израиля, в интернете расхваливают на все лады своего «великого» предка: «Многие, кто знал его, отмечали его душевную щедрость к людям, восторгались его пламенными выступлениями. Вспоминая о годах, проведенных на Северном Кавказе (1927-1930), где он был секретарем крайкома партии, считал самыми счастливыми в жизни. Он часто говорил, что никогда не чувствовал себя так легко и творчески ясно как тогда», — когда А. Андреев 600 русских крестьян расстрелял, 20 тысяч крестьян ограбил и отдал под суд, сослав в концлагеря, и это не считая его жертв 1930 года и последующих.

Стоит заметить, что когда репрессировали и высылали или ссылали крестьян, то на различных этапах этого процесса вёлся определенный документальный учет жертв, а когда убивали на месте, то эти случаи не фиксировались, только в редких докладах, как у А. Андреева, поэтому количество убитых крестьян в период коллективизации в СССР не известно. Понятно, что если и была по этому вопросу какая-то статистика, то Советская власть ею не хвасталась и засекретила. По этому поводу ещё раз приведу воспоминания свидетельницы тех событий Елены Малофеевны Рейник (1904 г. рожд.):

«Они (кулаки) не задавались, всегда с нами здоровались. У них были такие же машины, что и у нас в коммуне. Но телеги у них были на железном ходу. Лошади — добротные, породистые. Земли у них было много. Пастбища — отдельные. Они даже молотильную машину себе купили. А как колхоз образовали, богатство у них и отобрали. А самих мужиков тут же за деревней расстреляли. Потом их тела в одну яму сбросили и землёй засыпали. А нам сказали, что их богатство на темноте и крови нашей сколочено. Но мы-то знали, что они работали много, вот и разбогатели».