В смертельном круге - Сэм Льювеллин

Я чувствовал себя круглым идиотом. Ко мне еще никогда не залезали в карманы.

Она обернулась ко мне. Ее серо-зеленые глаза были полны слез. Когда она взглянула на меня, слезы исчезли.

— Кто это сделал? — спросила она.

Я описал мужчину с коричневыми обезьяньими руками.

— Это Сквиль, — сказала она. — Так его зовут. Он держит бар в деловой части Марбеллы. Думаю, если вы хорошенько его попросите, он отдаст вам все, что взял, если, конечно, не успеет продать.

За нашими спинами, благоухая кремом после бритья, возник Джеки Шварц.

— Я совсем охрип, — сказал он, растягивая слова в манере диск-жокея, и отхлебнул сока из стакана Хелен.

— Чудесное пение, — пробормотал я.

Меня покоробила эта интимность — пить из чужого стакана.

— Что вы, благодарю вас, — улыбнулся он. У него были коричневые глаза, как у спаниеля, и длинные черные ресницы. Он бросал на меня взгляды, как сеньорита с почтовой открытки.

— Хей, хей! — послышался голос Деке. — Всем здесь хорошо?

— Конечно. Ужасно хорошо! — подтвердил Шварц. — Но мне надо работать.

— А мне надо ехать, — сказала Хелен.

— Могу и я с вами? — спросил я.

Деке засмеялся. А Шварц одобрил:

— Колоссально! Вот это по-моему!

Я сказал:

— Поеду с Хелен. Она уже раз спасла мне жизнь. Я доверяю ей.

— Ото! — воскликнула Хелен, оттопырив свои накрашенные красной, как пожарная машина, помадой губы. — Но доверяю ли я вам? — Она кокетливо изогнулась в своем тесном черном платье.

— Ну ладно. Давай. Не теряйся, парень! — сказал Деке.

— Я постараюсь, — ответил я.

— Конечно, постараешься, — сказал Деке. Его глаза стали холодными и внимательными, и на какой-то момент наши взгляды встретились. А потом он засмеялся громким пугающим смехом.

Подойдя к машине, Хелен жеманно помахала рукой в направлении балкона, потом села в автомобиль. Я занял место рядом. Она захлопнула дверь.

Когда мы немного отъехали от дома, она сказала:

— Я же просила держаться подальше от меня.

— Почему же?

— А потому, что я не могу каждый раз, попадая туда, выслушивать ваши идиотские вопросы.

От восточно-лондонского акцента теперь не осталось и следа. Она говорила как интеллектуальная выпускница университета, и в ее голосе звучало недовольство.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

Собаки ожидали нас на зеленой лужайке, озаренной ярким светом. Они понимали, что бесполезно нападать на людей в зеленом автомобиле, помня, наверное, как эти люди пустили им в морду струю едкого газа. Внешние ворота открылись.

Хелен объяснила:

— Вы — примерный мальчик из колледжа, который участвует в гонках, чтобы заработать на жизнь. А в этой компании вы светите, как маяк над портом. Они все видят и понимают.

Я взглянул на нее. Ее четкий подбородок ясно вырисовывался на фоне белых вилл, стоящих у дороги. И я медленно произнес:

— Сначала в Саутгемптоне, потом в Пултни, теперь здесь... Чем вы вообще занимаетесь?

— Девочке надо кушать, — ответила она с акцентом, появившимся вновь.

— И вам помогает то, что вы околачиваетесь возле этих гангстеров?

Мы вырулили на главную дорогу. Она повернула ко мне голову.

— Запомните две вещи. Не совершайте роковой ошибки, полагая, что Деке Келльнер — это мелочь. И никогда не учите меня, что я должна делать. Если же хотите совсем потерять мое уважение, продолжайте задавать свои вопросы.

Ее золотые волосы отливали бронзой в свете фар встречных автомобилей, и луна серебрила белки ее глаз.

Внезапно она наклонилась, и я ощутил слабое прикосновение губ к своей щеке.

— Не пугайтесь, — сказала она. — У вас помада на щеке. А теперь выметайтесь отсюда.

Я опомнился, уже стоя среди жаркой ночи под мерцающими звездами, а хвостовые огни ее машины удалялись по широкой дороге в сторону Марбеллы.

Глава 17

Мне предстояла бы длинная прогулка до отеля, если бы у меня в кармане брюк не нашлось банкноты в тысячу песет. Я взял такси и проехал до места, где кончалась дорога, а потом прошел через Елисейские поля, пустынные и сумрачные в это время суток, в слабом мерцании звезд, прямо к сверкающему небоскребу «Эль Гордо».

Сбор команд был назначен на следующее утро в Морском спортивном клубе Марбеллы. Я успел на десятичасовой автобус. Уже было довольно жарко, и рубашка стала прилипать к спине, когда я шел по белой дороге между пыльными строительными площадками к Галле-де-лас-Росас, где обитал этот тип Сквиль.

На вывеске я прочитал: «Бар „Брик-а-Брак“ — интернациональная атмосфера». Большое окно витрины было грязновато, а штора за ним загажена мухами. Бар был закрыт. И вообще он выглядел как заведение, которое открывается много позже. Когда я шел по набережной, Средиземное море мягко шуршало прибоем справа от меня. Толстошеие светловолосые туристы уже пили пиво в барах на пляже. Я тоже нашел тихий бар, сел в прохладе за цинковую стойку. Пока я пил кофе, все думал, почему Хелен поцеловала меня вчера на этой ночной дороге и что ее связывает с этим певцом Джеки. Чашечка кофе была маленькая, поэтому долго думать не пришлось. Покончив с кофе, сунул двадцать пять песет в телефон-автомат и набрал номер офиса гонок. Они сказали, что Хонитона нет, но он вернется к вечеру, и не хочу ли я договориться о встрече. Я сказал, что хочу.

Без десяти десять я был на молу Де-Леванте, далеко вдающемся в море. Морской бриз только начинался. Его едва хватало, чтобы пощекотать лицо, но он все-таки сумел выманить на свежий воздух всех служащих офиса и загорелых любителей пива. А мое сердце забилось в радостном волнении, когда в конце мола я подошел к восьми высоким стройным мачтам.

На яхтах уже работали. Это была обычная рутинная работа — подкручивали то, что могло отвинтиться, закрепляли то, что могло ослабнуть, регулировали паруса. Когда вы состязаетесь с лучшими в мире шкиперами, ничего нельзя оставлять на волю случая.

Чарли, как всегда, выглядел уставшим. Скотто, Нодди и Дик были в хорошей форме, загорелые и энергичные.

Мы отдали швартовые, и я на двигателе вывел яхту за белую оконечность мола, в сверкающие воды Средиземного моря, где бриз срывал белые барашки с верхушек волн.

Подняли паруса, я выключил двигатель и лег на курс фордевинд[24]. В наступившей тишине пол кокпита неожиданно ожил под ногами и сзади в кильватере протянулся длинный белый след.

— Плохо ходить под парусом в Марбелле, — сожалел Чарли, посматривая на паруса. — Не хватает ветра.

Я согласно кивнул, не очень слушая его. Я изучал яхту так, как это делал всегда перед матчевыми гонками. Мои чувства резко обострились, я ощущал малейшее движение киля и руля, малейшее движение воздуха у главного паруса, характер скольжения яхты по ряби, поднятой бризом, шедшим с моря. После неуклюжего «Альдебарана» это было настоящим наслаждением.

— Хороша лодка, — одобрил я.

— Да, ничего, — ответил Чарли, надвигая длинный козырек кепи на глаза. Он был человеком, остро страдающим от своей скромности.

Ветер был так слаб, что многие крейсерские яхты давно бы застыли в неподвижности. Но крылья яхты «Бейлис-345» из сверкающего нейлона ловили каждое дыхание воздуха, и струя за ее кормой не пропадала. Паруса регулировались сами, почти не требуя вмешательства.

— Хорошая скорость у лодки, — одобрил Чарли.

Сбоку показались белые дворцы Марбеллы в окружении деревьев позади грязных серых пляжей. Были видны и другие паруса, передвигающиеся и маневрирующие на сверкающей поверхности моря.

— Вот Фурнье. И Поул Уэлш.

Фурнье был француз. Большая Белая Акула, как они звали его за мастерство. Его участие в гонке создавало для меня серьезную проблему.

— Поул, — повторил я. И, вспоминая скорчившуюся фигуру на нижней площадке мраморной лестницы, подумал о пятидесяти тысячах фунтов. Белые дворцы сразу показались мне зловещими. Где-то там был Хонитон, ожидавший этого злополучного сейфа, но так его и не получивший. И Генри, потерявший его.

— Мы побьем этого подонка, — пообещал я.

— Да, — ответил Скотто, улыбнувшись.

К двенадцати часам мы вошли в хороший, ладный ритм. Солнце стояло прямо над головой, и, несмотря на кепи, казалось, что оно бьет по голове раскаленным железным прутом. Мы все высохли и просолились насквозь.

Чарли предложил устроить ленч.

Я был так поглощен всем, чем мы занимались, что с трудом согласился. Но тут я вспомнил о Сквиле. Мы направились к берегу, и я пришвартовался к стенке. После моря я окунулся прямо в жару и пыль города. Все кафе на тротуарах были заполнены. Я старался держаться в узких полосках тени, отбрасываемой домами, но был слишком велик, чтобы спрятаться в них. К моменту, когда я добрался до бара «Брик-а-Брак», моя рубашка прилипла к телу, а ботинки, казалось, были наполовину заполнены потом.

Сейчас шторы над окнами бара были подняты, и, когда я толкнул дверь, она открылась внутрь. Слева шла длинная стойка из красного дерева, за ней никого не было. Над баром была чугунная решетка, на которой висели оловянные пивные кружки. В стенах размещалось много узких шкафов, набитых часами с кукушками, старыми банками, пустыми бутылками, подсвечниками и другим барахлом. Было похоже, что все это извлечено из мусорного ящика антикварной лавки. К тому же здесь пованивало, и это был запах пролитого пива, сигарет, грязи и неуспеха. Может, это и была та самая интернациональная атмосфера, о которой сообщалось на вывеске.