Сполохи детства - Степан Калита

Помню, на одном спектакле происходила постельная сцена, и кто-то из хулиганов из параллельного класса крикнул на весь зал: «Да еби же ты ее, еби!..»

Тут же воцарилась тишина. Актеры сели на постели и уставились в зал, стараясь взглядами из-под насупленных бровей отыскать негодяя.

Между рядами уже пробиралась строгая учительница средних лет в роговых очках, которой было поручено проведение культ-похода.

— Я тебе поебу! Ох я тебе поебу!!! — хрипела она, стараясь при этом говорить шепотом.

Спектакль все же продолжился, когда нарушителя спокойствия (сейчас он был героем) за ухо вывели из зала. Но то и дело возникали смешки. Актеры реагировали очень нервно. Я заметил, что у главного героя подергивается глаз. А у актрисы трясутся руки…

Зато после антракта они вернулись веселые и продолжили действие с каким-то удивительным воодушевлением, словно не было этой отвратительной сцены — сейчас я думаю, за сценой оба накатили коньяка, грамм по сто пятьдесят, не меньше. Меня бы меньше, во всяком случае, не успокоили.

Мы с одноклассником и моим приятелем Максом Шмаковым (все звали его просто — Шмакс) пробрались за сцену перед третьим актом, и я слышал, как в гримерке артист вещает приятным баритоном:

— Ну, что поделаешь, ведь это же дети, Марго, ведь мы их, в сущности, любим. Хотя сейчас, признаться, я их где-то даже немножко ненавижу. И даже чуть-чуть удавил бы гаденышей вот этими самыми красивыми руками.

Марго при этом всхлипывала и жаловалась, что ее бросил какой-то Харитонов, а ведь она посвятила ему лучшие годы жизни, и что она не знает, что теперь она будет делать одна, когда из репертуара она вот-вот вылетит — и придется ехать в провинцию, чтобы хоть там играть что-то…

Тут распахнулась дверь. На пороге появился актер с бутылкой, зажатой в кулаке. Увидев нас, он грозно сказал:

— Подслушивали, я так и знал. Скажите, дети, а вы знаете, для кого в театре предусмотрен антракт?

— Для зрителей, — предположил Шмакс.

— Нет, мальчик, не для зрителей. А для актеров. Чтобы они успели привести себя в порядок. Немного отдохнуть… — Тут он отхлебнул из бутылки и спросил почему-то: — А вот ты, — он обращался к Шмаксу, — кем хотел стать в детстве?

— Водителем камаза, — ответил Шмакс. У него вообще были приземленные мечты.

— То есть дальнобойщиком, — обрадовался актер. — Почему-то я так и думал. Ты слышала, Марго? — закричал он, обернувшись. — Кого они к нам приводят. Мальчик хотел стать водителем камаза — а его в театр… Едешь по трассе, — он закатил глаза. — Солнце садится за горизонт. Рядом мелькают березки, сосенки. А вдоль дороги стоят одинокие девушки в чулочках. И их надо, обязательно надо, подобрать, согреть… Романтика дальнобойщиков. Ну а ты? — обратился он ко мне. — Кем ты хотел стать?

— Актером, — почему-то ляпнул я. — Хотя актером никак становиться не собирался. Я, вообще, тогда еще не определился с выбором. Но склонялся к мысли, что лучше всего быть писателем — сидишь себе где-нибудь на даче, отпустив длинную бороду, строчишь на машинке, и вокруг никого. Я жил с братом в одной комнате, он отвратительно играл на виолончели, и писательское одиночество представлялось мне пределом мечтаний.

— Актером?! — взревел наш собеседник. — Вон! Вон отсюда! Пошли вон из гримерки в зал, молодые люди! И нечего подслушивать о чем здесь говорят взрослые! — Он с грохотом захлопнул дверь. Я так и не понял, почему он вдруг так разозлился.

— По-моему, он пьяный, — сказал Шмакс.

Я пришел к тому же выводу. Мы еще немного побродили по внутренним помещением театра и, хотя было очень интересно, вернулись в зал.

Третий акт прошел еще задорнее и как-то очень быстро. Мне показалось, что слова актеры проговаривают наспех — лишь бы быстрее закончить. Затем они поклонились и быстро ушли за кулисы. Упал занавес…

На следующий день хулигану из «Б» класса в школе был такой нагоняй, что он, подозреваю, никогда больше не ругался матом на публике. К директору таскали его родителей, его фотографию повесили на «доску позора», и на три недели запретили посещать уроки физкультуры, которые он очень любил…

Однажды в школу пришли странные люди из социальной детской службы и стали опрашивать всех, кто и кем хотел бы стать. В основном, все метили в космонавты. А девочки — в актрисы кино. Я честно сказал, что хотел бы стать писателем. Это было необычно, и мне задали несколько вопросов — почему, как я до этого дошел, и есть ли у меня уже какие-нибудь достижения на этом поприще. Я честно отвечал, что пока ничего не написал, но собираюсь создать что-нибудь большое, «как Лев Толстой», «он мне вообще нравится», — поведал я. Потом рассказал, что у меня будет дача, где я буду писать в одиночестве. И что если кто-то приедет и помешает мне писать, то я очень быстро выгоню его со своей дачи, потому что писателям мешать нельзя. А это будет только моя дача!

Потом пришел черед Шмакса. Его спросили, кем бы он хотел быть, когда вырастет. А он вдруг взял и заявил, что хотел бы быть «фашистом».

— Кем? — у работников социальной службы чуть глаза из орбит не повылезали.

— Фашистом, — повторил Шмакс.

Я понял, что сейчас у моего приятеля будут неприятности и постарался помочь ему.

— Он шутит. Он еще недавно говорил, что хочет быть водителем камаза.

— Это так? — спросили Шмакса.

— Ну да, — серьезно ответил он. — Но я тут немного подумал, и решил, что фашистом быть лучше.

— А ты знаешь, что мы воевали против фашистов в Великую Отечественную Войну? — спросила строгая женщина из социальной службы.

— Ну да, знаю, — ответил Шмакс.

— И мы победили всех фашистов.

— Было дело, — согласился мой приятель.

— И как же ты хочешь стать фашистом, если их больше нет?

— Буду первым, — ответил он. — Потом наберем еще, других… Нас будет много…

Напротив фамилии Шмаков поставили красную крупную галочку и отправились опрашивать других детей. Кажется, никаких последствий для Шмакса его откровение не имело…

— Ты что, и правда хочешь быть фашистом? — спросил я через некоторое время.

— Правда, у них красивая форма. Они на губной гармошке умеют играть. Еще автоматы у них классные. А у наших, в основном, винтовки. Нет, фашистом быть здорово.

Этим откровением он сильно меня озадачил. Никогда не думал, что кто-то может захотеть стать «фашистом» — их все ненавидели и презирали. К тому же Шмакс — мой приятель. А ну как он, и правда, заделается фашистом?!

Но, к счастью, прошло некоторое время, и Шмакс опять передумал. Он решил работать на заводе, как его отец. Ему нравилось, что тот, когда выпьет, всегда веселый и добрый. Шмакс тоже теперь хотел работать на заводе и выпивать. По-моему, он так и поступил в конце концов. Во всяком случае, ни карьера «водителя камаза», ни тем более «фашиста» у него не задалась.

— А тебя спросили, кем ты хочешь стать? — решил я поинтересоваться у Сереги.

— Буду конюхом, — удивил он меня. — Я лошадей, знаешь, как люблю…

— Ты же их даже не видел ни разу, — я отлично знал, что Серега никогда не бывал в деревне.

— А я на картинке видел…

Конюхом он тоже не стал. Его убили в 90-х, когда Серега служил телохранителем одного очень известного человека. Закрыл его от пули. Зачем он это сделал? До сих пор не могу понять. Но уверен, он бы ответил просто: «Работа такая».

Не знаю, зачем это нужно было моей бабушке, но она сознательно поселяла в моей детской голове разнообразные глупости, которые потом, намертво там засев, покидали голову с большим трудом. Истины, усвоенные в детстве, выветриваются, знаете ли, с большой неохотой. Даже если не выдерживают никакой критики. Так научная истина, однажды утвердившись, с большим скрипом покидает занятое место. Ее попранию всячески противостоят профессора и академики, не желающие, чтобы стройное здание их представлений в одночасье рухнуло. Вот и мои представления были очень далеки от истины.

Бабушка, к примеру, убедила меня в том, что есть люди с двумя сердцами. И они живут не сто, а двести лет. И у меня, в отличие от обычных людей, два сердца, так что жить я буду долго-долго-долго. Видимо, внушая мне эту странную ерунду, она таким образом воплощала собственную мечту о долгой-долгой, почти бесконечной, жизни.

Вообще, с физиологией людей и животных было связано довольно много заблуждений. Поначалу я думал, что птицы не могут ходить, а только летают. Но потом увидел, как скачут воробьи и ходят голуби.

А однажды у меня появился повод вдоволь посмеяться над моим другом Серегой, который искренне считал, что у ракообразных ноги имеются только с одной стороны туловища. Сразу видно маленького горожанина. Дело в том, что в учебнике биологии была соответствующая иллюстрация. Серега очень обиделся, когда я поднял его на смех. Да еще поделился его заблуждением с нашими одноклассниками. Дело едва не дошло до драки. Летом Серега поехал в деревню, и потом взахлеб рассказывал мне, как ловил раков, и что ноги у них с двух сторон.