Приятель покойника (сборник) - Андрей Курков

– Я не все понимаю из того, что ты говоришь, – спокойно и четко сказал Турусов.

– А-а, да, конечно. Профессор неосведомлен. Он случайно купился на тыщерублевую зарплату, а к ящикам у него просто половое влечение, новая форма патологии, и к цифрам четырехзначным… Не придуривайся, Турусов!

– О чем ты? – Турусов приподнялся.

– Я о том, что мы никогда не вернемся назад, и все лишь ради того, чтобы увезти подальше эти ящики, которые через много лет прославят нас. Я так и не знаю до сих пор: ты придуриваешься, будто тебе ничего не известно, или это действительно так…

– Я ничего не понимаю, не знаю…

– Спроси у вора: вор ли он… Ладно, у нас еще масса времени на разговоры, до самого замерзания.

Откуда-то издалека раздался паровозный гудок, и сразу стало теплее. Радецкий радостно задергал руками, стянул с головы ушанку, помял ее и снова нахлобучил.

Состав не спеша выкатился из-за поворота. Одинаковые вагоны, выкрашенные школьной коричневой краской. Некоторые с открытыми дверьми. Зашипел остановившись.

– В этот давай! – Радецкий ткнул рукой на ближайшую теплушку.

Через пару минут они сидели в совершенно пустом вагоне. Правда, вагон уже нельзя было назвать пустым: в нем находился ящик, вещмешок и сопровождающие этого груза. Если бы у них и не было этого груза, они все равно остались бы сопровождающими. Эта профессия – просто образ жизни. Они сопровождали бы друг друга, воспринимая друг друга как груз, который необходимо доставить получателю.

– Все равно околеем! Эта теплушка вполне может заменить холодильный вагон! – Радецкий недовольно рассматривал щели в деревянных стенах.

– Надо развести огонь, спички есть. – Турусов подошел к стене и отломал две поперечные доски, явной пользы от которых в принципе не было. Накрошив их перочинным ножом, чиркнул спичкой и присел посредине вагона, протянув руки к крошечному шепотливому язычку пламени.

– Профессор, не узнаю я тебя! Повзрослел, что ли? Или притворяться перестал? Другой ты какой-то…

– Нет, – отогреваясь, Турусов потирал руки. – Это у меня приступ мужественности, точнее мужицкости. Скоро пройдет. Такое уже было раз, когда я в селе впервые дрова топором колол.

– Ты меня успокоил! – ухмыльнулся Радецкий. – Очень уж тебе не пляшет такая грубая роль, тем более, что я ее уже играю. Умный должен быть слабым. Запомни: умный должен быть слабым! И молчаливым! Ты никогда не сможешь испугать человека, зато сможешь убить его. Мне вот напугать кого-то ничего не стоит, а убивать, чувствую, будет тяжелее. Извини, что я тебя слегка препарировал: так мне легче будет с тобой дальше ехать, а то слишком уж ты непредсказуемым стал. Плохо это.

– Жалко, здесь ни купе, ни окошка. Не теплушка это! Большой ящик для перевозки крупного песка… – Слова Турусова звучали неуверенно, словно боялись, что в последний момент он решит не произносить их.

– Да, – согласился Радецкий, покосившись на маленький костер. – Надо согреться.

Он тоже присел у огня, и они молча стали греть руки, колени, нос, словно им захотелось пропитаться этим огнем насквозь. Не было слышно поезда. Только попискивали, загораясь, тоненькие щепки.

Следующим утром они проснулись в своем вагоне. Туда же перекочевал за ночь ящик и вещмешок. Поезд полз, как улитка, изредка и безуспешно пытаясь разогнаться.

Радецкий и Турусов проснулись одновременно и сразу, без единого слова, взялись за приготовление завтрака. В обязанности Турусова входило заваривание чая, все остальное (обычно под «все остальное» подразумевалось открытие консервной банки) висело на Радецком.

– У нас никакой крупы не завалялось? – пробормотал Радецкий, копаясь в мешке с продзапасом. – Нет, ничего нет… Все Клавдия Николаевна сготовила… жалко.

– А ты что, кашу бы сварил? – удивился Турусов.

– Почему нет?

Турусов пожал плечами.

– Слушай, профессор. Хотел я тебе одну вещь сказать… в том смысле, если ты действительно ничего не знаешь. Так вот, помнишь, говорил я, что двенадцать лет сопровождающим езжу?

– Ну?

– Все эти двенадцать лет я в этом вагоне ездил с еще одним… Его забрали: тронулся на почве ящичков. Решил как-то ночью, когда я спал, вскрыть их. Видно, часа два мучался, но не вышло ничего, а под утро его забрали. Прямо на ходу. Я только глаза продрал – вижу, как его двое под руки в проем тащут. Зима была, утро темное. А те три фигуры как сейчас помню, хотя, может, даже меньше секунды видел их.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Хочу, чтобы у тебя все в порядке было. Очень ты мне его напоминаешь. Это ведь только наивные думают, что человек рождается, а потом умирает. Ты-то уже знаешь, что можно не умереть, а, к примеру, пропасть, исчезнуть, уйти… Еще неизвестно, что лучше. Притом вряд ли кого-то удивит, что ты пропал: сотни и тысячи пропадают, пропадают по-разному. И по своей воле, и по чужой. Видел же в городах объявления «найти человека»? Вот и этот, хозяин вещмешка, тоже ушел и не вернулся. Официально день его смерти совпадает с днем его исчезновения. А ведь он еще лет сорок, а то и больше может где-нибудь жить. Просто захотел умереть, не умирая. Что-то вроде социальной смерти. Липовый труп.

Радецкий нагнулся, подтащил к себе вещмешок и высыпал все, что в нем было, на пол. Тетради, кулек с мылом и что-то хорошо запакованное, размером с том большой советской энциклопедии, и толстый бумажник. Именно к нему, к бумажнику, первым делом потянулась крепкая рука Радецкого. Деньги, мелкие бумажки, квитанции посыпались на откидной столик. Громче шлепнулась синяя книжка-удостоверение.

– Познакомимся… – Радецкий бросил хитрый взгляд на напарника. – Симпатичный парень… Физическая лаборатория ПГП 0007, инженер-конструктор Смуров Александр Петрович, 1942 года рождения. Вот так! Постоялец «Факела», владелец люкса с ванной и цветным телевизором. Кстати, денег маловато для деньгодобытчика: двадцать шесть рублей и все в мелких купюрах. Странно. Там такие не добывают.

– Дай-ка мне ту книгу! – Турусов указал на упаковку.

Радецкий живо нагнулся и подал ее напарнику, лежавшему на своей верхней полке, а сам принялся изучать бумажки и квитанции из бумажника Смурова Александра Петровича.

Сверху минуты через три раздался возглас удивления. Радецкий задрал голову, но его ожидания увидеть спешащего сообщить ему нечто напарника не оправдались. Турусова не было видно. Радецкий недовольно поднялся, залез ногами на свою полку и заглянул к напарнику.

– Что там у тебя? Что за книга?

– Это не книга… – почему-то извиняющимся тоном ответил Турусов.

– А что?

– Кажется, магнитофон…

– Фирмовый, японский?

– Нет, похоже на что-то самодельное.

– А ну вруби его! Я уже забыл, что где-то есть музыка. Тут один стук колес.

Турусов внимательно рассмотрел аппарат, пытаясь разобраться в функциях различных кнопок и тумблеров. Интуиция подсказала ему, что нажать надо на кнопку, расположенную в стороне от других. Магнитофон заработал. Из внутреннего динамика вырвался шум, шипение дошло до свиста, потом смолкло. Четкий мужской голос заявил о своем присутствии.

«…об этом давно, с тех пор, как мне стали известны некоторые подробности. Удалось мне встретиться с двумя бывшими сопровождающими. Ни они, ни я так и не поняли, по какой причине их сняли с маршрута. Официально – проводили на пенсию по состоянию здоровья. На всякий случай привожу их адреса: Чихарев Ефим Петрович, г. Судак, ул. Приморская, 32, Смолин Александр Николаевич, г. Кемерово, ул. Заводская, 11, кв. 6. Их длительные рассказы принесли, к сожалению, слишком мало пользы, но я уверен, что расспрашивать их следовало методически, помогая им вспоминать забытые случаи и детали. Кроме того, возможно, отрицательную роль сыграл диктофон, находившийся на виду. Единственным своим достижением я считаю изъятие ящика 1784, но и это дело мне не удалось довести до конца. Мне не удалось вскрыть ящик. Кроме того, было неразумно с моей стороны оставаться на маршруте после похищения ящика. Возможно, меня выдал напарник. После того как во время таежной бури мне, арестованному, удалось бежать и выйти к «Факелу», я слишком много времени потратил на поиски ящика, сброшенного на ходу той же ночью за час до моего ареста. Позже, когда я нашел его, мне показалось, что ящик был подменен, но утверждать этого я не могу. Во время своего пребывания на «Факеле» мне удалось узнать много интересного, в том числе встретился я и с человеком, который, как оказалось, знал немало о существовании ящиков и маршрутов. Наряду с явной ложью и фантазированием, в его словах встречалась и правда. Расслабившись, я рассказал ему о существовании ящика 1784. Несколько дней спустя исчез этот человек, потом пропал ящик. Все мои многолетние усилия идут к полному краху. Если некому будет остановить этот состав, некому будет вскрыть груз и показать его всем – жизнь людей потеряет как минимум половину своего смысла. Говоря это, я исхожу из мысли, что в каждом человеке живут или должны жить две мудрости: одна врожденная, вторая – приобретенная. Груз, о котором я говорю, скрывает в себе вторую, наиболее важную мудрость, скрывает в себе результаты с первопричинами…»