Тысяча и один день. Первый из могикан. Властелин пустоты - Александр Громов

Он грозит, что прогонит меня совсем.

Хорошо, что Полидевк был вдов и бездетен и некому было за него просить. У нас никто не верит в то, что он на самом деле был связан со зверопоклонниками и замышлял злое, но говорить об этом вслух не полагается. Теперь на его месте Тирсис. Я редко его вижу.

Иногда приходит Кирейн. Он жалуется на Париса, на всякое начальство вообще, на учеников, которых ему дали, и боится объявленного переселения под землю. Он несчастный и немножко смешной. Говорит, что не может больше сочинять и не хочет. Часто он просит у меня Тихую Радость. Когда у меня есть, я даю немного.

А вчера приходил Парис, просил замолвить за него словечко. Попробую…

Кого я люблю на самом деле: своего мужа, вождя – или того полузабытого прекрасного юношу, онемевшего от горя при вести о том, что я выхожу за другого? Кого?

Прочь, запретная мысль, прочь! Я не должна так думать. Разве другим живется легче, чем мне? Я и мой будущий ребенок в безопасности. Меня охраняют, мне помогают в хозяйстве. Если все усилия окажутся напрасными и людям суждено погибнуть, мы умрем в числе последних. Мне завидуют. Что еще надо?

Я жду его.

На что я надеюсь: на то, что он придет сегодня, или на то, что не придет?

Опять?! Прочь, запретная мысль!..

Жду.

Длинная, очень длинная движущаяся колонна людей текла по дну ущелья, задерживаясь в узких местах, вызванных оползнями, плавно обтекая одиночные валуны, свалившиеся некогда сверху. Тысячелетие назад по дну ущелья бежала река, потом воду отвели и проложили дорогу. Теперь человеческая река текла вспять.

Словно водяная пыль над горным потоком, висела над рекой пыль каменная. Тысячи ног топтали древний путь в Столицу, которой никогда не существовало на этой планете и которая рождалась только теперь. Шарканье ног, скрежет и скрип груженых тележек, отрывистые команды, крики, разговоры, кашель стариков, детский плач – все это сливалось в единый ровный шум человеческой реки.

Высоко над всем этим на уступе скалы стояли два человека и смотрели сверху вниз на течение – туда, где живая река начинала петлять, а затем слитно взбегала по осыпи и навсегда скрывалась в стрельчатой дыре, пробитой в теле горы. Рядом с ними хищно пласталась, раскинув по камню стальные упоры, спаренная зенитка малого калибра с полностью заряженными кассетами. Оба ствола зенитки смотрели в противоположную сторону.

Отсюда двум людям были видны еще несколько уступов. Некоторые были расположены выше них, другие ниже. На ближайшем, совсем крохотном, помещался один солдат с пулеметом. В случае нападения заурядов пулеметчик должен был открыть по ним бесполезный огонь, чтобы отвлечь атаку на себя и дать возможность зенитке сделать как можно больше выстрелов.

Солдат был добровольцем и знал, что после его гибели жена и маленький ребенок будут обеспечены кровом и пищей в течение ближайшего года как минимум.

Об этом он крикнул двум людям на уступе с зениткой. И помахал рукой.

За шумом живой реки двое не расслышали его, но помахали в ответ. Затем они вернулись к прерванному разговору.

– Никогда не думал, что напоследок выступлю противником прогресса, – сказал Умнейший. – А ты? Впрочем, что я такое говорю. Уже хорошо, что ты раз в жизни выступил противником хоть чего-то. Так?

– Не знаю, – ответил Фрон. – Как-то не думал об этом.

– И не надо уже. Скоро будет поздно думать, а еще чуть погодя – нечем.

– Пугаешь?

– Нужно очень… Шел бы ты отсюда, а? Без тебя ведь обойдусь. Иди сейчас, еще догонишь. Это последние.

– Штрафные лагеря еще на поверхности, – отозвался Фрон.

– Никто не знает, где теперь штрафной лагерь, – возразил Умнейший.

– Никуда не уйду. Кто тебе кассеты подносить будет?

– Ты думаешь, нам долго придется стрелять? – Умнейший фыркнул. – Я сделал то, что надо было сделать… как хирург, который спасает человека, отнимая ему руки и ноги и не задумываясь над тем, что пройдет время – и калека станет его проклинать. А я с самого начала задумывался, да что там – знал. Уйдешь?

– Нет.

– Не хочешь жить?

– Хочу, – сказал Фрон. – Теперь я хорошо знаю, чего хочу. Жить я хочу, это точно.

– А чего ты тогда не хочешь?

– Может быть, не хочу, чтобы через тысячу лет у людей и тут появились люди разной ценности…

– Дурак! – беззаботно буркнул Умнейший. – Ты думаешь, обязательно случится так? А если нет?

– Ты же знаешь, что так и будет, – возразил Фрон.

– Дурак и есть.

– Я знаю.

– Счастливое и немного сонное общество, – продолжал Умнейший. – Таким оно было, ты его уже не увидел. Общество, не менявшееся тысячу лет, прекрасные люди, с которыми мне, кретину, было тошно… Между прочим, самому лучшему социуму, не испытывающему время от времени потрясений, грозит банальное вырождение. Так я считал, так и сейчас считаю. Смешно – когда-то мне хотелось быть тем человеком, который разбудит этот мир… И вот на головы этим-то счастливцам начинают сыпаться автоном-очистители, и люди поначалу озабочены нелепым вопросом: за что и почему их убивают?

– А потом они делают единственно возможное…

– Фарс, – сказал Умнейший. – Просто-напросто фарс о растворении мира. Когда горит одежда на теле, никто не думает о забытой в доме кошке. А я ведь знал, что этот фарс наступит, и мечтал до него дожить, глупец.

– Не фарс, – отозвался Фрон. – Трагедия. Впрочем, у нас одно другому не мешает. Надо бы подсказать Кирейну – хорошая тема.

– Кирейн такого не напишет. Он вообще уже ничего не напишет и ни на что не годен, – Умнейший усмехнулся и покачал головой. – А знаешь, последнее время я пытаюсь уверить себя в том, что лишь приблизил то, что и без меня должно было случиться рано или поздно. Будто бы я лишь ускорил естественные процессы, не более. Но иногда я думаю, что здесь все могло бы сложиться иначе… не будь очистки, не будь меня… Ты понимаешь?

– Что толку об этом думать? – вздохнул Фрон.

– Да? А я вот думаю.

Старик ударил желтым жилковатым кулаком в скалу, ударил еще раз и еще.

– Но почему?! – закричал он. – Почему люди устроены так, что в критической ситуации единственным шансом спастись для них является вот ЭТО? Почему?!.

Фрон не ответил, да Умнейший и не ждал ответа.

Легкий, похожий на стрекозу аппарат, весь опутанный растяжками, будто паутиной, упал в ущелье с неба и завис, примериваясь, над скальным уступом, взметнул пыль вращающимся над прозрачной кабиной винтом. Колонна на дне ущелья распалась было, но тут же собралась и потекла дальше. Видно было, как крошечные человечки задирают головы.