Мир Полудня (сборник) - Аркадий и Борис Стругацкие

– Вон он лежит,  –  сказал Панин.  –  Только он в депрессии.

– Он очень огорчен,  –  сказал Гургенидзе.

– Ему запретили тренироваться,  –  объяснил Панин.

Сережа поднял голову и увидел, что к ним подошла Таня Горбунова со второго курса факультета Дистанционного Управления.

– Ты правда в депрессии, Сережа?  –  спросила она.

– Да,  –  сказал Кондратьев. Он вспомнил, что Таня  –  Катина подруга, и ему стало совсем нехорошо.

– Садись с нами, Танечка,  –  сказал Малышев.

– Нет,  –  сказала Таня.  –  Мне надо с Сережей поговорить.

– А,  –  сказал Малышев.

Гургенидзе закричал:

– Ребята, пойдем разнимать болельщиков!

Они поднялись и ушли, а Таня села рядом с Кондратьевым. Она была худенькая, с веселыми глазами, и было просто удивительно приятно смотреть на нее, хотя она и была Катиной подругой.

– Ты почему сердишься на Катю?  –  спросила она.

– Я не сержусь,  –  угрюмо сказал Кондратьев.

– Не ври,  –  сказала Таня.  –  Сердишься.

Кондратьев помотал головой и стал смотреть в сторону.

– Значит, не любишь,  –  сказала Таня.

– Слушай, Танюшка,  –  сказал Кондратьев.  –  Ты любишь своего Малышева?

– Люблю.

– Ну вот. Вы поссорились, а я начинаю вас мирить.

– Значит, вы поссорились?  –  сказала Таня.

Кондратьев промолчал.

– Понимаешь, Сергей, если мы с Мишкой поссоримся, то мы обязательно помиримся. Сами. А ты…

– А мы не помиримся,  –  сказал Кондратьев.

– Значит, вы все-таки поссорились.

– Мы не помиримся,  –  раздельно сказал Кондратьев и поглядел прямо в Танины веселые глаза.

– А Катя и не знает, что вы поссорились. Она ничего не понимает, и мне ее просто жалко.

– Ну а мне-то что делать, Таня?  –  сказал Кондратьев.  –  Ты-то хоть меня пойми. Ведь у тебя тоже так случалось, наверное.

– Случилось однажды,  –  согласилась Таня.  –  Только я сразу ему сказала.

– Ну вот видишь!  –  сказал Сережа обрадованно.  –  А он что?

Таня пожала плечами.

– Не знаю,  –  сказала она.  –  Знаю только, что он не умер.

Она поднялась, отряхнула юбку и спросила:

– Тебе действительно запретили перегрузки?

– Запретили,  –  сказал Кондратьев, вставая.  –  Тебе хорошо, ты девушка, а вот как я скажу?

– Лучше сказать.

Она повернулась и пошла к любителям четырехмерных шахмат, где Мишка Малышев что-то орал про безмозглых кретинов. Кондратьев сказал вдогонку:

– Танюшка… (Она остановилась и оглянулась.) Я не знаю, может быть, это все пройдет… У меня голова сейчас совсем не тем забита.

Он знал, что это не пройдет. И он знал, что Таня это понимает. Таня улыбнулась и кивнула.

После всего, что случилось, есть Кондратьеву совсем не хотелось. Он нехотя обмакивал сухарики в крепкий сладкий чай и слушал, как Панин, Малышев и Гургенидзе обсуждают свое меню. Потом они принялись есть, и на несколько минут за столом воцарилось молчание. Стало слышно, как за соседним столиком кто-то утверждает:

– Писать, как Хемингуэй, сейчас уже нельзя. Писать надо кратко и давать максимум информации. У Хемингуэя нет четкости…

– И хорошо, что нет! Четкость  –  в политехнической энциклопедии…

– В энциклопедии? А ты возьми Строгова, «Дорога дорог». Читал?

– «Четкость, четкость»!  –  сказал какой-то бас.  –  Говоришь, сам не знаешь что…

Панин отложил вилку, поглядел на Малышева и сказал:

– А теперь расскажи про китовые внутренности.

До школы Малышев работал на китобойном комбинате.

– Погоди, погоди,  –  сказал Гургенидзе.

– Я вам лучше расскажу, как ловят каракатиц на Мяоледао,  –  предложил Малышев.

– Перестаньте!  –  раздраженно сказал Кондратьев.

Все посмотрели на него и замолчали. Потом Панин сказал:

– Ну нельзя же так, Сергей. Ну возьми себя в руки.

Гургенидзе встал и сказал:

– Так! Значит, пора выпить.

Он пошел к буфету, вернулся с графином томатного сока и возбужденно сообщил:

– Ребята, Фу Дат говорит, что семнадцатого Ляхов уходит в Первую Межзвездную!

Кондратьев сразу поднял голову:

– Точно?

– Семнадцатого,  –  повторил Гургенидзе.  –  На «Молнии».

Фотонный корабль «Хиус-Молния» был первым в мире пилотируемым прямоточником. Его строили два года, и уже три года испытывали лучшие межпланетники.

«Вот оно, началось!»  –  подумал Кондратьев и спросил:

– Дистанция не известна?

– Фу Дат говорит, полтора световых месяца.

– Товарищи межпланетники!  –  сказал Малышев.  –  По этому поводу надо выпить.  –  Он торжественно разлил томатный сок по стаканам.  –  Поднимем,  –  сказал он.

– Не забудь посолить,  –  сказал Панин.

Все четверо чокнулись и выпили. «Началось, началось»,  –  думал Кондратьев.

– А я видел «Хиус-Молнию»,  –  сказал Малышев.  –  В прошлом году, когда стажировался на «Звездочке». Этакая громадина.

– Диаметр зеркала семьсот метров,  –  сказал Гургенидзе.  –  Не так уж много. Зато раствор собирателя  –  ого!  –  шесть километров. А длина от кромки до кромки почти восемь километров.

«Масса  –  тысяча шестнадцать тонн,  –  машинально вспомнил Сережа.  –  Средняя тяга  –  восемнадцать мегазенгеров, рейсовая скорость  –  восемьдесят мегаметров в секунду, расчетный максимум перегрузки  –  шесть „же“… Мало… Расчетный максимум захвата  –  пятнадцать вар… Мало, мало…»

– Штурманы,  –  мечтательно сказал Малышев.  –  А ведь это наш корабль. Мы же будем летать на таких.

– Оверсаном Земля  –  Плутон!  –  сказал Гургенидзе.

Кто-то в другом конце зала крикнул звонким тенором:

– Товарищи! Слыхали? Семнадцатого «Молния» уходит в Первую Межзвездную!

Зал зашумел. Из-за соседнего столика встали трое с Командирского факультета и торопливо пошли на голос.

– Асы пошли на пеленг,  –  сказал Малышев, провожая их глазами.

– Я человек простой, простодушный,  –  сказал вдруг Панин, наливая в стакан томатный сок.  –  И вот чего я все-таки не могу понять. Ну к чему нам эти звезды?

– Что значит  –  к чему?  –  удивился Гургенидзе.

– Ну Луна  –  это стартовая площадка и обсерватория. Венера  –  это актиниды. Марс  –  фиолетовая капуста, генерация атмосферы, колонизация. Прелестно. А звезды?

– То есть,  –  сказал Малышев,  –  тебе не понятно, зачем Ляхов уходит в Межзвездную?

– Урод,  –  сказал Гургенидзе.  –  Жертва мутаций.

– Вот послушайте,  –  сказал Панин.  –  Я давно уже думаю об этом. Вот мы  –  звездолетчики, и мы уходим к UV Кита. Два парсека с половиной.

– Два и четыре десятых,  –  сказал Кондратьев, глядя в стакан.