Весь Роберт Маккаммон в одном томе - Роберт Рик МакКаммон

я, спотыкаясь, вышел под лучи рампы. Боже, каким он был… ослепляющим, этот свет!

Голос его становился постепенно все тише, взгляд приобрел задумчивость воспоминаний.

Они пересекли Беверли Хиллз, направляясь к Белайр.

— Таким ярким, — повторил он. — Он бил в тебя, как лазер, на лице сразу выступил пот, я едва видел тех, кто сидел у самой сцены, но чувствовал присутствие… Я видел отблески света на линзах очков, и было как-то очень шумно, все шаркали, кашляли, переговаривались через весь зал, словно меня там не было вовсе, окликали официантов. И в этот момент я осознал, что сцена — это не вечеринка в клубе. Я понял, что это начинается по настоящему и что мне придется тяжело. — Он замолчал, глядя в окно.

— Ты пользовался успехом в тот раз? — спросила Соланж, взяв его за руку.

— Я провалился, — признался Вес и улыбнулся. — Темпоритм был совсем не тот, я перепутал текст, и держался я так, словно в задницу мне вставили кочергу. Минуты через две после начала выступления толпа в зале возжаждала моей крови. Я забыл полностью текст и начал бормотать что-то насчет того, что вырос в Винтер Хиллз и что все мои друзья говорили, что у меня талант смешить. Это был последний гвоздь в крышку гроба. Наверное, со сцены я выглядел… Я полз, наверное, на четвереньках, потому что совершенно не помню, как я уходил. Вот так состоялся мой дебют в Голливуде. — Он сжал ладонь Соланж. — Но я нашёл работу продавца в магазине рубашек на Бродвее, и вернулся на сцену в следующий понедельник. Я понял, что если хочешь удачи на своей стороне, то работать нужно, как черт, и я работал. Через пару месяцев люди приходили уже специально на меня. И я работал не по понедельникам, нет. Я начал давать представления в программе «Новые комедианты». Иногда это был триумф, иногда аудиторию приходилось «раскачивать». Но я каждый раз работал на пределе. И однажды за кулисы пришёл какой-то парень и спросил меня, не хочу ли я написать кое-что для Карсон-Шоу. Посмешить богачей.

— Богачей? — спросил Джимми. — Бог мой, в твой худший год, когда провалилась «Ты и Я», ты вышел сухим с сотней тысяч.

— Которые исчезли почти так же быстро, как и появились, — напомнил ему Вес. — Ты забываешь, что такое сотня тысяч в этом городе и в эти дни.

— Верно, — согласился Джимми. — К сожалению.

Соланж вздрогнула и прижалась к Весу.

— Что случилось? — спросил он. — Тебе холодно?

— Я включу обогрев, — сказал Джимми, протягивая руку к регулятору кондиционера.

— Нет, все в порядке. Просто устала.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Ты весь день вела себя странно, — тихо сказал он. — Может ты простудилась?

Она покачала головой:

— Просто, хочу спать.

Вес видел, что она недоговаривает, но он знал уже по опыту, что если Соланж хотела что-то утаить, то никто на свете не выудит у нее этого секрета. Он вспомнил вчерашнее утро. Ему понадобилось целых десять минут, чтобы вывести ее из транса, в котором она сидела перед окном. Она спала с открытыми глазами.

— Так ты подумай насчет пары представлений в Вегасе, ладно, Вес? — сказал Джимми. Они ехали вдоль изгибающейся линии бульвара, окаймленного пальмами, и уже минут пять не было видно других машин на дороге.

— Вегас? — повторил Вес. — Не знаю.

— Лас-Вегас? — Соланж крепко сжала Веса. — Ты мог бы получить там работу?

— Малютка, когда «Чистое везение» пойдёт у Нельсона, старина Вес получит работу где угодно.

— Вес, это было бы здорово, — сказала Соланж, с надеждой глядя на него. — Неделя-две в Вегасе. Или целый месяц. Почему бы и нет?

— Я к этому сейчас не готов. Я не хочу рвать жилы именно сейчас.

— Жилы-жилы, — пробормотал Джимми, не отводя глаз от дороги.

— Но почему ты не хочешь? — продолжала Соланж. — Было бы неплохо… уехать из Лос-Анджелеса на время. Ты мог бы расслабиться…

— Уехать из Лос-Анджелеса? — спросил Вес. Он уловил волнение в голосе Соланж. — Зачем? Почему тебе так важно уехать из Лос-Анджелеса?

— Мне это совсем не важно. Я просто подумала, что перемена обстановки была бы тебе приятна.

— Едва ли. Ты знаешь, что я думаю о работе в Вегасе. Во всем, что касается прогрессивной комедии — это вонючийший город. Там люди, проиграв последнюю рубашку, требуют что-нибудь, что бы их успокоило…

— А, чтоб тебя! — заорал вдруг Джимми.

Вес услышал пронзительный визг тормозов, увидел, что наперерез их «кадиллаку» мчится серый автомобиль. Джимми вывернул руль, вдавливая педаль тормоза в пол, но Вес видел, что серая машина «мазерати» приближалась слишком быстро. Он видел лицо человека за рулем — расширенные от ужаса глаза, рот, раскрытый в неслышном вопле. Он обхватил Соланж, прижал ее к себе и в следующее мгновение машины столкнулись. Грохот, «бамп!» покореженного металла. Звон разбитого стекла. Осколок пронёсся рядом с головой Веса. Казалось, кабина «кадиллака» наполнилась вдруг сердито жужжащими шершнями. Соланж вскрикнула. Вес ударился лицом о спинку сиденья Джимми, потом его бросило на дверь так, что затрещали рёбра. На миг «кадиллак» застыл в шатком равновесии — казалось, еще немного, и он перевернётся. «Мазерати» продолжал напирать. Его серый торпедообразный нос вдавливался в бок «кадиллака». Потом «кадиллак» снова опустился на все четыре точки опоры, врезался в пальму и остановился.

Пощелкивание раскаленного металла двигателей казалось оглушительным — словно вот-вот должна была взорваться мина замедленного действия.

— Соланж, что с тобой? — спросил Вес. — С тобой все нормально?

Она кивнула, глаза ее стеклянно блестели, на правой щеке расползался синий кровоподтёк.

— Вы что, ненормальный? — крикнул он водителю «мазерати», которого совершенно не было видно за ветровым стеклом, ставшим матовым из-за паутины трещин. — Сукин сын! Скорость была