Тьма надвигается - Гарри Тёртлдав

Те же офицеры, впрочем, уверяли еще, что скоро, очень скоро армия Елгавы сорвется с горных вершин и сокрушительной лавиной пройдется по альгарвейским равнинам. В последние месяцы Шестилетней войны войска его страны уже обрушили на окрестности Трикарико погибель и разрушение, и Талсу не видел причин, почему бы не повторить это достижение снова.

Но вот почему оно до сих пор не превзойдено — он никак не мог уловить. Все соседи Альгарве равно ненавидели ее. Все, о которых стоило упоминать, вступили в войну. Их много. Альгарве одна, осажденная с востока, запада и юга. Так почему его соотечественники еще не спустились с гор и не рвутся вперед, чтобы пожать руку напирающим фортвежцам? Солдат почесал бесцветную, до прозрачности коротко стриженную в пику пышному вражескому стилю бородку. Загадка, да и только!

Внимание его отвлек пленительный аромат. Обернувшись, Талсу увидал, что слуга полковника Дзирнаву тащит в сторону командирской палатки внушительный поднос, накрытый серебряным колпаком.

— Эй, Варту, что у тебя там? — окликнул он вполголоса.

— Завтрак его светлости, что же еще? — ответил денщик.

Талсу раздраженно фыркнул.

— Я и не думал, что его ночной горшок! Я спрашиваю, чем наш сиятельный граф будет наслаждаться этим утром?

— Сколько могу судить — ничем, — отозвался Варту, закатив глаза. — А если ты имел в виду «Чем он изволит завтракать?» — так на этом подносе свежевыпеченные корзиночки с черникой, яйца-пашот с беконом на тостах с масляным соусом, зрелый сыр и канталупа с побережья. А в чайнике — это, что б ты ни думал, не ночной горшок — чай с бергамотом.

— Хватит! — Талсу вскинул руки. — Ты разбиваешь мне сердце. — В животе у него заурчало. — И желудок.

Оба разговаривали негромко: палатка полкового командира стояла в десятке шагов от них.

— Видишь, чего ты лишен из-за цвета крови? — съехидничал Варту. — За дорогую нашу Елгаву можно проливать и красную кровь, но чтобы получить такой завтрак на передовой, нужна голубая. А мне пора пошевеливаться. Если горячее остынет, а холодное нагреется, его светлость мне голову точно отгрызет…

Денщик нырнул в палатку.

— Где тебя носило, дармоеда?! — приглушенно заорал Дзирнаву. — Голодом меня уморить вздумал?

— Нижайше прошу прощения вашей светлости, — смиренно отвечал Варту, как и подобает слуге перед лицом барского гнева.

Талсу уткнулся в рукав собственного буро-зеленого мундира, чтобы не расхохотаться. Дзирнаву был пузат, как мячик. Чтобы уморить его, потребовались бы годы.

Снабдив завтраком командира, полковые кухари могли заняться кормежкой простой солдатни. Талсу пристроился в хвост очереди, состоявшей из парней в таких же навозного цвета мундирах, как его собственный. Добравшись, наконец, до котла, он протянул оловянную тарелку и деревянную кружку. Один заморенный повар вывалил на тарелку поварешку жидкой ячневой каши и бросил сероватую сардельку. Другой нацедил кислого пива в кружку.

— Мое любимое, — сообщил им Талсу, — хрен мертвеца и его моча.

— Шутник нашелся, — буркнул один из поваров, которому шутка, верно, успела приесться. — Проваливай, шутник, пока я тебе котелок на голову не напялил.

— Про хрен мертвеца у зазнобы своей спроси, — добавил второй.

— Это ты про свою жену, что ли?

Посмеявшись, Талсу устроился на большом валуне, снял с пояса нож и принялся резать на куски сардельку — жирную и почти безвкусную, если бы не начинала подванивать. Полковым пайком можно было набить живот, но и только. Талсу стало любопытно, пробовал ли хоть раз полковник Дзирнаву, чем питаются его люди. Вряд ли: когда бы Дзирнаву отведал такую сардельку, его вопли услыхали бы альгарвейцы в Трикарико.

В конце концов полковой командир соизволил покинуть палатку. Обросший в два слоя усыпанными самоцветами почетными наградами буро-зеленый мундир так туго обтягивал его брюхо, а форменные брюки — массивное седалище, что его светлость более всего напоминал героический кокос.

— Солдаты! — провозгласил он, потрясая тройным подбородком. — Солдаты, вы продвинулись вперед недостаточно далеко и быстро, чтобы заслужить благосклонность нашего блистательнейшего сюзерена, его сиятельнейшего королевского величества Доналиту Пятого! Отныне наступайте отважнее, дабы его величество были вами довольны.

— Как думаешь, — пробормотал один из приятелей Талсу, тощий и длинный Смилшу, — его величеству не приходило в голову, что мы продвинулись недостаточно далеко и быстро, потому что нами командует полковник Дзирнаву?

— Он еще и граф Дзирнаву, так что ничего с ним не поделаешь, — ответил Талсу. — Если бы мы взялись наступать быстрее, полковник бы просто отстал. — Он примолк на миг. — Может, тогда нам всем бы стало полегче.

Смилшу хихикнул так громко, что заработал недобрый взгляд сержанта. Талсу сержантов ненавидел и жалел одновременно. Те, как могли, измывались над рядовыми представителями своего сословия и в то же время знали, что офицеры презирают их за низкое происхождение, и, как бы героически они ни служили своей стране, офицерское звание им не светило.

Полковник Дзирнаву вновь скрылся в палатке, очевидно, утомившись от натуги.

— Ты, кстати, заметил, — продолжал Смилшу, — что король недоволен нами, а не хотя бы нами и полковником?

— Так всегда и бывает, — смиренно заметил Талсу. — Вот когда мы выиграем эту войну, он будет доволен полковником и, может быть, если припомнит, — нами.

Из палатки донесся нечленораздельный рев Дзирнаву. Мимо пробежал Варту — узнать, чего требует командир, — потом выскочил из палатки снова и умчался, чтобы вернуться с квадратной бутылочкой темно-зеленого стекла.

— Это что ж такое? — поинтересовался Талсу.

Он и сам знал ответ, но ему было любопытно, как денщик выкрутится.

Варту нашел-таки слово:

— Бальзам.

Талсу рассмеялся.

— Ну так забальзамируй его напрочь! Если он будет храпеть в палатке, покуда мы перестреливаемся с альгарвейцами, всем будет проще.

— Нет, нет, нет! — Смилшу помотал головой. — Лучше подлечи его до состояния праведной ярости. Я бы полюбовался, как он мчится по скалам прямо на альгарвейцев. Они же разбегутся, точно кролики — маленькие такие, пушистые. Кому же в голову придет, что мы сумели загнать в горы бегемотов?

Варту расхихикался так, что чуть не уронил зеленую бутылочку, и только отчаянным рывком, к счастью для себя, все же поймал — как раз в тот момент, когда его светлость, к несчастью, соизволил взреветь:

— Варту! Пропади ты пропадом, олух безмозглый, чем ты там занят — рукоблудием?