Вольная Русь - Анатолий Спесивцев

Если энергично вмешиваться в повседневное управление войсками Аркадий опасался — не чувствовал себя для этого достаточно здоровым, то поболтать о политике не боялся совершенно. Прежде всего, поинтересовался раскладами, приведшими янычар к убийству государя. Желание Василия рассказать, поделиться сведениями, а Аркадия узнать, помогли преодолеть трудности общения.

Выяснилось, что Ислам оказался очень умным и энергичным политиком. Положение царствующего, но не правящего, его категорически не устроило и он, с самого начала принялся искать пути к реальной власти. Не теряя осторожности, султан сумел найти взаимопонимание с влиятельнейшими улемами, муллами, преподавателями медресе, чьё влияние в столице в последние годы росло непрерывно. Удалось Гирею внести раскол и в оджак, командный состав суваллери, грозной конницы воинов-рабов всё чаще занимал прогиреевскую позицию, резко расходясь с командованием янычар. Вернув подаренные Ахмедом Халебским персам восточные провинции он смог наделить там землёй большое число анатолийских сипахов, организовал отряды наёмной пехоты, заведомо враждебные янычарам. Даже Великий визирь Зуграджи-паша не так давно возглавлявший оджак, стал склоняться на сторону султана. Зато в оджаке пошли слухи, что Ислам-Гирей будет похуже погибшего Мурада, а его и сейчас там со страхом вспоминают. Не сами себе появились эти сплетни, группа Бекташ-баши почувствовала приближение к своим шеям шёлкового шнурка или острия палаческого топора. Ощутив опасность, они не стали ждать смерти, а нанесли удар первыми. То, что для страны гибель султана может обернуться великой бедой, их волновало меньше всего. Как большинство вельмож во всех странах мира, они думали, прежде всего, о собственных, шкурных интересах.

С рассветом этого дня обстрел не возобновился, гиреевское войско оплакивало гибель своего повелителя. Весь день с валов крепости можно было наблюдать бурление во вражеском лагере. А на следующее утро начался отход турок на юг. Неспешный, постепенный, без особой опаски — о малочисленности гарнизона осаждённой крепости начальство гиреевской армии прекрасно знало. Руководство оджака решило, что атака на север для них менее перспективна, чем попытка вернуть Египет. Ведь даже войска Валахии и Трансильвании засевшие на перевалах, наверняка заставили бы умываться собственной кровью при штурме проходов на север, а там и казацкое войско подойдёт, не менее, если не более многочисленное, чем гиреевское. Риск огромен, потери — это-то при двух мощных бунтах на юге — заведомо чрезмерные. Сидеть же под Созополем, в расчёте на его запасы — глупо. Для большой армии там не так уж много продовольствия, а за спиной остался густонаселённый Истамбул.

Глава 2

Впрочем, в последнем утверждении — что будущие святые тоже люди — Юхим, по всеобщему мнению уже святой, странно даже, что на белом свете задержался, в данный конкретный момент крепко усомнился. По крайней мере, он сам чувствовал себя лягушкой, раздавленной чьим-то тяжёлым подкованным сапогом. Или копытом. Вот такие подробности — кто и зачем вздумал его уничтожать — в голове после вчерашнего не сохранились. И почему именно лягушкой, а не мышью там или жуком-рогачом — также внятно ответить бы не смог, но точно не зверьком или насекомым.

«Да и якак, к шайтану, ризниця? Раздавили и раздавили, ох, як же голова болыть, не могли, сволочи, зовсим видрубиты! А щё грудь, правую ногу и… ох, да, чого мелочиться? Рубиты так рубиты — в капусту покрошить. Меленько так меленько… ой-йой-йой, к горилочке такая хороша, на закуску. Якая же скотина цей Федько Пересериднипро. Сам-то здоровенный кабаняка, на билим свити, може, и баб-то немае, щоб його обхопыты самотужки могли — пока вокруг обийдешь, так весь у поту будешь! Ясне дило, що у нього горилки за раз стильки улизе, що мени, козаку нормальному, не один день питы. А я сдуру старався не видставаты, ни одного «будьмо!» не пропустив. У-уу! И Васюринский, а ще ж шляхтич и знаменытисть, в його честь козаки курень перейменували, а вин… друг, называеться. Мало того, що не остановил, минарет ходячий, так ще ж подзуживав!.. Выпьемо друзи, бо скоро ж у бой! Йому-то теж не так страшно, поки горилка доверху до пустой башки дойде — я десять разив утону. Правильно Аркаша говорил: «Нет в мире справедливости». И горилки для опохмелки, наверно, теж нема, при таких-то друзяках утром здоровья всегда пиправыты ничим».

Так, пребывая в совершенно минорном настроении, Срачкороб предавался прикладному философствованию, терпя при этом, как и полагается святым, неимоверные муки. Он бы и ещё полежал — каждая попытка движения оборачивалась натуральной пыткой, боль вспыхивала неимоверная, да вот беда — мочевой пузырь и кишки потребовали немедленного опорожнения. Не иначе очередные козни шайтана, Юхиму приходилось слышать, что нечистый всячески изводит претендентов на святость.

«Ох, как жалко, що в житти я не можу цього поганца изловить, як росказывають про мене же в байках… Эх, хорошие байки Аркаша придумав, да у народи появились откуда-то свойи. Ну як нечистий силе объясниты, що я-то людына мирска и на святисть не претендую?»

Вопреки кличке, знаменитый шутник предпочитал сам ходить в сухих штанах и по европейским меркам был сумасшедшим чистоплюем — мылся, если была такая возможность, каждый день и вони испражнений на дух не переносил. Что служило лишним доказательством его знакомства с нечистой силой. Монахи-то, бывает, за всю жизнь в монастыре ни разу не моются, соблюдение чистоты духовной, как известно, превыше чистоты телесной. Это была одна из причин (второстепенных), по которой он категорически отказывался уходить в монастырь — вопреки всем уговорам и увещеваниям. Главным же было нежелание Срачкороба расставаться со ставшим ему родным и горячо любимым бандитским гнездом — Сечью. Жизни вне этого коллектива он себе уже не представлял. Именно ради жизни на Сечи он публично отрёкся от ислама и принял православие, оставаясь при этом в душе если не безбожником, то как минимум пофигистом по религиозным вопросам. Кто там, в небе заправляет — Аллах, Саваоф или Христос — его не интересовало ни в малейшей степени. Да хоть Будда! То есть в монастыре ему пришлось бы жить в условиях постоянного лицедейства и непрерывной лжи. И епископский головной убор, светивший потенциальному обладателю нимба вскоре после принятия пострига, по словам Хмельницкого, не казался привлекательным ни в малейшей степени. Казацкая шапка из овчины ему была несравнимо милей.

«И чого вони ко мне прицепились? Теж мени святого нашли! Нужен казацкий святый — берить Ваньку Васюринского. От хто и в монастырь може с охотой пийты, и от души його устава держатыся, йому вже — по його же словам — пора грехи замаливать. Вин и, на мисти куренного, змудрився уси охрестни монастыри с богатыми дарами объихаты. А я так не прочь щё погрешиты».

Давление в органах, требующих освобождения, нарастало, терпеть становилось рискованно. Пришлось смириться с необходимостью совершения очередного подвига — для казака дело привычное — подъёмом в жуткую рань (полдень) с постели и походом к отхожему месту. Мышцы после сна ещё не включились, и Юхим неловко завозился в постели, пытаясь определить — в какую хоть сторону вставать? Решимости открыть глаза он ещё не набрался, и через закрытые веки свет нестерпимо давил на глазные яблоки. При этом он неожиданно обнаружил, что раздет совершенно и лежит на перине, покрытой шёлковой простынёй, а укрыт также чем-то тёплым и в шелку.

«О Аллах!.. — обращение не к Христу в сложный момент от будущего православного святого произошло не из-за возвращения его в ислам, просто сказались годы, проведённые в Медресе, некоторые слова там ему вбили в подкорку. — Видкиля у сильский хати постиль из шовка?!»

Удивление более чем естественное — квартировали вчерашние собутыльники именно в сельской хате, причём не самой богатой, там такого не имелось отродясь. Всё хозяйство бывшего крепостного, а теперь вольного крестьянина стоило на порядок меньше, чем одна шёлковая простынь. Естественно, сами степные лыцари заводить подобные излишества и не думали — это ж сколько горилки на такие деньги можно купить?! Вот шёлковое бельё завели, тот же Аркадий сильно пропагандировал такое новшество. Одним из бичей того времени были болезни, разносимые вшами, а в шёлковом белье вошь завестись не может — слишком оно скользкое. Но простыни?.. Юхим вдруг вспомнил, что в разгар пьянки к ним в гости завернул сам гетман, да не один, и в его душе зашевелилось нехорошее — да что там — ужасное предчувствие. Прямо тут же немедленно оправдавшееся.

— Проснувся, бидненький? — негромкий женский альт с богатыми интонациями прозвучал для казака как гром с ясного неба, вызвав у него сильнейший всплеск головной боли, учащённое сердцебиение и совершенно не характерный для храбреца приступ паники. — Йди сюды, миленькый, я тебе приголублю.