История руссов. Держава Владимира Великого - Сергей Парамонов

В работе нашей — «История «руссов»[108] в неизвращенном виде», Париж, 1953—55, выпуски 1–5, а также в ряде статей, помещенных на страницах газеты «Грядущее» (№ 2–7, 1956), мы показали с достаточной убедительностью, что научных оснований норманнская теория сейчас не имеет никаких. В свете современной науки она оказывается абсолютно негодной и настолько же отсталой, как представление, что земля плоска или что Солнце вращается вокруг Земли.

Причину возникновения и двухсотлетнего существования этой теории мы показали, — создана она руками немцев и основывалась исключительно на политике, идущей совершенно вразрез с интересами русского народа.

Иностранцам она была выгодна, ибо давала им в России привилегированное положение; существовавшей власти она давала, так сказать, узаконенное, освященное историей положение: Русь, мол, создали немцы, — немцам Русью и владеть и править.

Кроме того, под всю эту теорию было подсунуто «демократическое начало», — было, мол, время, когда Русь, сознавая свою негодность («а порядка в ней нет») и несостоятельность, свободной своей волей, всей землей призвала иностранцев, — значит, нравится или не нравится, а принимать правителей-иностранцев, как больному лекарство, необходимо.

Русским, которые прочно связывали свое существование с династией, эта теория была также, хоть и не прямо, а косвенно, выгодна, ибо давала им солидное положение. И это, мы видим, происходит по инерции до сих пор: большинство монархистов и вообще правых в зарубежье являются норманистами.

За доказательствами ходить недалеко: в 1953 г. в издательстве Чеховского Общества в Нью-Йорке вышел «Обзор русской истории» С. Г. Пушкарева[109], книга эта чисто норманистская. Она не является только отражением личных воззрений Пушкарева; она является книгой, выдвинутой цветом заграничной русской общественности, и издана на средства «East European Fund». Американское общество доверилось русскому, дав средства, последнее же издало книгу, ложную по принципу, во зло русскому народу, в противность правде, в оплевывание наших предков. Книга Пушкарева не сказала правды о Руси: никогда варяги-иностранцы русского государства не создавали, все создано славянскими руками.

В книге, вышедшей в 1953 г., т. е. долженствовавшей дать новейшие сведения, ничего нового нет.

В ней нет ни слова протеста, ни слова о том, что учили мы в школах в свое время ложь.

О норманизме мы можем пойти только примечание петитом: «Справедливо мнение тех историков, которые отрицают за норманнским элементом существенное влияние на общественный строй и быт Древней Руси». И это все!

А вместе с тем другое примечание: «Некоторые историки сомневаются в варяжском (скандинавском) происхождении первых русских князей, но их сомнения едва ли могут быть признаны обоснованными». Так освещает Пушкарев кардинальный вопрос истории Руси. Правда о Руси у него проскальзывает в примечании, петитом, под сурдинку, чтобы кто-нибудь ее не увидел, о лжи в прошлом он громко не сказал ни слова.

Кто мог защитить русский народ от лжи в прошлом? Во всяком случае, не основной костяк нации — крестьянство. Оно погрязало во тьме невежественности и безграмотности. Не забудьте, что не прошло еще и ста лет, как в нашей стране крестьянами… торговали! Подавляющее число граждан в России были… рабами.

Дворянство, купечество, духовенство — все были на стороне власти, ибо она сохраняла их привилегии. Ремесленники вели самое жалкое существование. Рабочего класса, в сущности, не было. Оставалась тонкая прослойка интеллигенции — отщепенцев из дворян, купечества, духовенства и «разночинцев», которая могла бы защитить народ от несправедливости, но и эта прослойка, давшая замечательных людей, гордость нации, не выполнила этой задачи.

Почему? Потому что она со школьной скамьи была отравлена норманистским дурманом. Многие из них, однако, понимали всю ложь норманизма, но не поняли, что эту политическую ложь надо опровергать не только в ученых, академических спорах, но и на политических диспутах. Надо было требовать не только «земли и воли» для народа, но и правды об истории народа. Этого никто не сделал.

Никто не написал этого лозунга на своем политическом знамени. Не увидели того, что надо требовать справедливости не только для существующих людей, но и для чести ушедших. И вот получилось так, что дотянули и до конституции 1905 г., и до Февральской революции 1917 г., и до Октябрьской революции, а о справедливости по отношению к предкам никто не позаботился.

Только теперь, к сороковому году революции, в Стране Советов норманизм отброшен, но далеко не в полном виде, — до сих пор там не понимают, что призвание варягов было и этими варягами были западные полабские славяне.

Не понимают там и того, что это заморское призывание было только восстановлением древней славянской династии, которая по мужской линии угасла, а потому восстановлена была по женской линии. Дочь Гостомысла, князя новгородского, была замужем за князем ободричей.

Так как сыновья Гостомысла умерли, не оставив сыновей, династию пришлось восстановить по женской линии: Рюрик был внуком Гостомысла от средней его дочери Умилы и был чистейшим славянином. Дружина, пришедшая с ним, была, естественно, преимущественно славянская. Поэтому Русь чужого ума не занимала, она заняла только отпрыск своей же династии.

Но это не все: никогда Русь о своей несостоятельности и никчемности не заявляла; она не говорила «а порядка в ней нет», она сказала «а наряда в ней нет», а переводится это «а управления (власти) в ней нет»[110] (ведь Гостомысл умер, не оставив наследника). Сила норманистского дурмана была настолько велика, что даже самые ясные умы, понимая, что здесь что-то неладно, споткнулись о столь пустячное препятствие.

Возьмем роман Тургенева «Дым», появившийся в 1857 г., т. е. ровно сто лет назад. Вот какие речи вкладывает он в уста одного из своих героев, Потугина:

«Немцы правильно развивались, — кричат славянофилы, — подавайте и нам правильное развитие! Да где же его взять, когда самый первый исторический поступок нашего племени — призвание себе князей из-за моря — есть уже неправильность, ненормальность, которая повторяется на каждом из нас до сих пор; каждый из нас, хоть раз в жизни, непременно чему-нибудь чужому, нерусскому сказал: иди владеть и княжить надо мною! Я, пожалуй, готов согласиться, что, вкладывая иностранную суть в собственное тело, мы никак не можем наверное знать наперед, что такое мы вкладываем: кусок хлеба или кусок яда?»

Итак, для Тургенева еще сто лет назад мысль о призвании чужестранцев казалась какой-то неправильностью, ненормальностью, а ведь все это было полным недоразумением: призывали своих, а не чужих. И напрасно Тургенев, как поколения до и после него, ломал голову и строил теории, — теории были основаны на фикции, на пустоте.

Однако еще со времен Шлёцера русским прививали чувство холуйства: и вы, мол, холуи, быдло, и ваши предки, что призвали варягов, были то же самое… И вот (стыдно сознаться!) — русские этому поверили! И стали ломать голову на все лады: «Почему это мы — холуи?»

Вышеприведенный отрывок из Тургенева доказывает это бесспорно: даже самая просвещенная и прогрессивная часть дворянства так правды и не увидала, чуждается этой правды и до сих пор зарубежная русская общественность.

А между тем об этой правде говорил еще первый великий русский ученый Михайло Ломоносов. Именно этот «мужик» оказался защитником русского народа против неправды, а не представители русской династии или сословия, считавшего себя сливками нации.

В 1749 г. Ломоносов жестоко и поделом раскритиковал работу норманиста, немца Г. Ф. Миллера «О происхождении имени и народа Российского». Ломоносов, подводя итоги, писал: «Сие так чудно, что если бы г. Миллер умел изобразить живым штилем, то бы он россиян сделал толь бедным народом, каким еще ни один и самый подлый народ ни от какого писателя не представлен». Полемизируя со Шлёцером, он писал: «Из сего заключить должно, каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая, допущенная в них скотина».

Как видите, Ломоносов в ученом споре, когда его задевали за живое в науке, не слишком-то придерживался «высокого штиля», — он прямо называет выдумки немцев «гнусными пакостями». Немцев, забредших на поле русской исторической науки, он сравнивает со скотиной, попавшей случайно в огород (отметим здесь, кстати, нашим друзьям, упрекающим нас за резкость выражений, что до выражений Ломоносова нам все же далеко).

Дело, однако, не в том, что Ломоносов отрицал норманистов, а в том, что он, опираясь на факты, доказывал, что никакой «великой тьмы невежества» на Руси не было. Он не только опровергал норманистскую теорию, но и дал свою собственную. Он доказывал, что Русь имела свою историю еще до того, как она стала иметь «общих государей», и уводил начало ее к предкам руссов — к антам.