В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон

по балканскому вопросу уменьшало зависимость Двуединой монархии от Германии и, в конечном счете, способствовало изоляции последней[339]. Этот подход также нашел отражение в работах французских обозревателей того времени: австро-русский «пакт» 1897 г. оценивался как «более разумная и более оправданная концепция» политики России на Балканах[340]. Однако с точки зрения Франции, помимо европейского аспекта балканской проблемы, существовал еще и ближневосточный. Поскольку для Германии путь на Восток пролегал через Балканский полуостров, то Франция видела свою задачу в том, чтобы не допустить проникновения туда своего заклятого противника. Россия же, как констатировалось, вернув свое прежнее влияние среди местных народов, должна была содействовать реализации этого замысла, т. е. противостоять «тевтонскому натиску» на Ближний Восток. А для этого Петербургу требовалось активизировать свою политику на Балканах и занять более твердую позицию в отношении македонских реформ[341]. На страницах французской печати настойчиво мелькала мысль о необходимости введения европейского контроля в мятежных вилайетах[342].

И если для Франции гегемония Германии на Ближнем Востоке представлялась «злом» скорее на уровне геостратегических теорий и прогнозов, то для Великобритании это была реальная проблема, особенно после подтверждения султаном в апреле 1903 г. окончательной концессии на строительство Багдадской железной дороги. Внутриполитические же осложнения и кризисы объективно ослабляли Османскую империю и оттягивали ее силы и ресурсы от совместных германо-турецких проектов в азиатских провинциях. Именно в этом ключе Лондон рассматривал вопрос о нарастании центробежных тенденций на территории Турции. Особенно это касалось Балкан, поскольку отказ Англии от защиты Константинополя, как уже отмечалось, предполагал ее согласие на изменение статус-кво в регионе. Форин Оффис понимал, что Мюрцштегская программа реформ в Македонии была выгодна основным соперникам Великобритании на Ближнем Востоке (России и Германии): нормализация обстановки в европейских провинциях являлась лишь отсрочкой их стратегических замыслов. В случае успешного осуществления австро-русской схемы все вновь возвращалось бы на круги своя.

Из всех великих держав Англия наиболее жестко критиковала действия турецких властей в период Илинденско-Преображенского восстания 1903 г. Не дожидаясь обнародования австро-русского проекта реформ, британский министр иностранных дел Г. Лэнсдаун изложил собственное видение преобразований в балканских вилайетах султана. Во-первых, он требовал от Порты назначить в Македонию губернатора-христианина, не связанного ни с балканскими государствами, ни со странами, подписавшими Берлинский трактат, или, по крайней мере, прикрепить к губернатору-мусульманину европейских экспертов. Ведь любая программа реформ, как утверждал Лэнсдаун, была обречена на неудачу, если ее исполнение зависело от мусульманской администрации, полностью подчиненной турецкому правительству и неподконтрольной международному сообществу. Во-вторых, Лондон рекомендовал великим державам направить своих военных атташе в турецкие войска для оказания на них сдерживающего воздействия и получения достоверной информации непосредственно с места событий[343]. Лэнсдаун, как отмечал французский поверенный в делах в Лондоне Жофрэ, выступал за введение в Македонии автономии на принципах, схожих с административным устройством Ливана и Крита[344]. Фактически это было равнозначно ущемлению суверенных прав султана над балканскими провинциями.

Однако в условиях существовавшей расстановки сил на международной арене официальный Лондон счел целесообразным санкционировать Мюрцштегскую программу, которая хотя и отдавала «пальму первенства» в македонском вопросе России и Австро-Венгрии, но в то же время являлась для них обоюдно сдерживающим фактором. Как и в феврале 1903 г., Лэнсдаун заявил, что Англия в целом выражала свое согласие с австро-русской схемой, но в случае ее несостоятельности оставляла за собой право выдвигать альтернативные решения и предлагать более радикальные меры[345].

Избранная Форин Оффис тактика не означала бездействия. Напротив, в Лондоне придавали большое значение событиям, происходившим в Македонии. Ведь они были следствием внутренних процессов, разворачивавшихся в балканских вилайетах Турции. Всплеск национально-освободительного движения вынес на повестку дня македонский вопрос не по воле великих держав, а вопреки ей (несмотря на отдельные инсинуации австро-венгерских агентов в европейских провинциях султана). Антитурецкая борьба местных народов становилась самостоятельным фактором балканской политики наравне с интересами великих держав. И Британия с ее радикальной схемой реформ рассчитывала этот фактор использовать для достижения собственных внешнеполитических целей в регионе: дальнейшей компрометации власти султана над европейскими территориями и вследствие этого переключения на них внимания Порты с азиатских провинций. Показательно, что в предложениях Лэнсдауна и требованиях инсургентов прослеживаются две принципиальные точки соприкосновения – назначение в Македонию христианского генерал-губернатора и введение там европейского контроля[346].

Османская империя, несмотря на упадок, обозначившийся еще в конце XVIII в., с ее уникальным стратегическим положением и богатыми природными ресурсами занимала центральное место в политической конфигурации Ближнего Востока, что позволяло ей принимать самостоятельные внешнеполитические решения и лавировать между великими державами. В тех обстоятельствах выступать на официальном уровне с лозунгами дезинтеграции Турции, пусть и ее балканских владений, было довольно рискованным предприятием. Но Лондон решил эту проблему виртуозно. Им были найдены неформальные каналы проведения своего влияния в регионе через взаимодействие с радикалами. Последние, как было показано в предыдущем параграфе, обладали набором идеологических установок, а также накопили богатый опыт взаимоотношений с балканской элитой и навыки оперативной работы в условиях обострения региональной напряженности.

Прежде всего, радикалы аргументировали право Англии в одностороннем порядке вмешиваться в ситуацию в Македонии. Ими была обозначена фундаментальная проблема – моральной ответственности Британии за то бедственное положение, в котором оказалось христианское население Македонии и Фракии. Ведь именно из-за позиции Лондона, руководствовавшегося в период Восточного кризиса середины 1870-х гг. традиционной логикой поддержания баланса сил, они были возвращены под власть султана. Еще в 1879 г. герцог Аргайльский отмечал, что на Берлинском конгрессе «английское правительство обнаружило свою неистребимую враждебность к набирающим силу и сражающимся за свою свободу христианским народам»[347]. Великобритания, как неоднократно подчеркивали в своих парламентских выступлениях представители Либеральной партии, несла моральную ответственность перед балканскими народами – «жертвами турецкого произвола»[348]. Соответственно, Лондон был обязан проводить активную политику на Балканах с целью заставить султана осуществить необходимые преобразования, обозначенные в статье 23 Берлинского трактата[349]. Апеллирование к моральным категориям и ноты раскаяния в декларациях радикалов являлись мощным пропагандистским и психологическим ходом. В глазах лидеров повстанческого движения заявления о гуманитарных мотивах политики Англии на Балканах, звучавшие из уст британских политических и общественных деятелей, приобретали особенную привлекательность по контрасту со «специальными интересами» Австро-Венгрии и России. Так, вожди македонских инсургентов заявляли, что они не «отдадут» Македонию «заинтересованным державам»[350].

Радикалы не только на теоретическом уровне обосновали необходимость вовлеченности Англии в события на Балканах, но и участвовали в формировании практического механизма проведения британского влияния в регионе. Это отчетливо прослеживалось в мероприятиях Балканского комитета, созданного в 1903 г. на волне событий в Македонии и Фракии. Его ядро составили политики либерального толка (Дж. Брайс и Н.