Валигура - Юзеф Игнаций Крашевский

Я знаю дороги, знаю проходы. Вы можете мне отказывать – а я один могу что-то сделать отвагой. За голову уже не держусь…

– Яшко, – воскликнул отец нежней, хватая его за плечи, – сидеть бы тебе и ждать.

– Нет, нет! – отпарировал сын. – Идти мне и помочь вам и нам, и себе. Вы воевода? Какой вы воевода? В неволе! В пренебрежении! У какого-то священника под стопой… С этим жить дольше нельзя…

Марек, наполовину убеждённый, задумался. Яшко ковал железо, пока горячо.

– Исчезну так, что не опомнятся, как ускользну, – прибавил он.

– К Плвачу не ходи, – выскользнуло у старика, – к Конраду не смей – у того не хватит смелости за что-нибудь взяться. Святополк – наша кровь, он один…

– Ну, тогда к нему! – ответил Яшко. – К кому-нибудь я вырвался бы отсюда.

Марек обеими руками схватился за голову.

– Ещё мне этой заботы не хватало, – воскликнул он, – как будто их мало было. А теперь, боясь за тебя, ни дня, ни ночи не буду иметь спокойной.

Яшко поцеловал его в руку.

– Спи, старик, сладко, а обо мне не беспокойся. Яшко справится… а как я засну, вы толкнёте…

Он дико смеялся, потирая руки. Неспокойный Марек вздрогнул. Начали что-то потихоньку шептать, и, сев, разговаривали так, пока каморник не позвал обоих к еде, которую подавали на ужин. Как окончился разговор, знали только они вдвоём, по лицу, однако, можно было догадаться, что пришли к согласию, и старик уже сыну не сопротивлялся. В усадьбе потом никакой разницы от обычных дней не было, ни приготовлений, ни видимого движения, а когда Яшка третьего дня с несколькими людьми исчез, Марек Воевода, казалось, не знает, что исчез, и не спрашивал. Своему охмистру он громко сказал, что поехал на охоту. Так все думали.

Только спустя десяток дней, когда он не возвращался, начали узнавать, спрашивать, беспокоиться, искать, а Марек делал вид, что гневался на сына.

В этот же вечер он встретился в замке с епископом, выходя от князя.

– Я страдаю, немало, – обратился он, вздыхая, к Иво, – сгинул куда-то мой Яшко, вы знаете, что я его из милосердия приютил. Неспокойная душа, несчастный человек, не мог вынести праздности, куда-то снова пошёл искать приют.

Епископ быстро взглянул на Марека, но у того было такое страждущее лицо, что подозревать его было трудно.

– Пусть его Бог стережёт, – сказал епископ. – Он плохо сделал, что так сорвался, мы бы у князя добились ему милости и прощения. Досада прошла бы.

– Он всегда был строптивый… – добавил Марек. – Дома с ним тяжело было… не раз доходило и до суровости…

– Было бы плохо, упаси Боже, если бы к Плвачу или к Святополку пристал, – сказал епископ, – разнеслось бы это, и в другой раз уже виновный прощения бы не получил.

– Пусть Бог меня на старые дни убережёт! – вздохнул Марек.

– От души желаю, чтобы милосердный Бог хранил вас от этой боли, – закончил Иво.

Не говорили о том больше, неспокойный Воевода вернулся домой. Епископ в этот день призвал к себе магистра Анджея.

– Я слышл от вашего отца, – отозвался он, – что Яшко удалился, неизвестно куда.

Анджей побледнел, смело взглянул епископу в глаза и с выражением, которое не позволяло сомневаться в правдивости его слов, сказал:

– Ничего о том не знаю. Яшко был и есть неспокойный, отцу во все времена трудно было его удержать. Наш отец в этом не виноват.

– И я его не думаю обвинять, – отозвался спокойно Иво. – Яшка все мы знали и знаем. Я боюсь, как бы он не попал в руки к бунтовщикам. Его может встретить злой рок.

На суровом лице магистра Анджея показались две слезы, быстро стёртые, он поцеловал руку епископа и удалился, взволнованный.

Епископ ни на завтра, ни в следующие дни, встречаясь с Воеводой, уже не спрашивал его о сыне. Той проницательностью, какая дана чистым душам, он знал, не нуждаясь в расспросе, что Яшко сбежал к Одоничу, либо на Поморье.

Он не придавал этому слишком большое значение, потому что, хоть Яшко был энергичным и как рыцарь, несмотря на этот умышленный побег с поля боя, имел необычайную отвагу, от него одного ничего не зависело. Он казался маленьким человеком.

В течение этих дней епископ больше всего был занят старым Валигурой. Собирали для него отряд людей, службу, часть которой должны были привлечь с Белой Горы, одевали наёмников, выискивали храбрую челядь.

Иво, если бы даже хотел сброситься на это, было нечего.

Значительных доходов епископства и собственных имений едва хватало ему на множество постоянно основывающихся монастырей и костёлов, которыми восхищались, потому что их одаривал с королевской щедростью.

Цистерцианцы, премонстраты и даже доминиканцы, облачение которых надели племянники, селились на деревнях и землях епископом, предоставленных Иво. Ворчала поначалу семья, видя, что он так разбазаривает свои земли, но Цеслав и Яцек, племянники, уже ни в чём не нуждались, Мшщуй имел достаточно, другие, видя, как Господь Бог в этих руках, набожно расточительных, чудовищно множил земли, умолкли…

Мшщуй, который послушно подчинился брату, перенял его мысли, не колебался также дать собственные деньги на то, что уже считал необходимостью. Это была для него маленькая жертва, потому что сына не имел, а для двух дочек всегда осталось бы достаточно.

Поэтому из сокровищницы в гродке возили не только сукно и одежду, но серебро и золото, накопленное с тех времён, когда при первых Болеславах было его в Польше как дерева.

Люди издалека смотрели и смотрели, удивляясь, что Валигура с тем двором и людьми, так по-пански стянутыми, думал делать.

Однажды вечером, когда князь Лешек возвращался с охоты в очень хорошем настроении, а охотился он за Вислой в тех монастырских лесах, которые разрешили использовать отцу Казимиру, Воевода уже встречал его у перевоза через реку, умысленно или случайно, трудно понять.

Он воспользовался тем, что они были одни.

– Хорошо, что ваша милость наслаждались развлечением, которое вам давно принадлежало, – отозвался он. – Достаточно наш благочестивый епископ вашу милость пугает и утомляет, когда дома сидите.

– Делает это, наверное, из любви к нам, – сказал Лешек, который говорить про епископа ничего не давал, – пусть Бог охраняет его здоровье для защиты и благословения этого государства.

– А! Он святой, и при жизни благословенным его называть мало, – отпарировал Воевода, – но, как духовный, привыкший подвергать анализу людские умы, часто напрасным выводом из них наполняет вас страхом…

Лешек улыбнулся.

– И сам также тревожится до избытка, – говорил Воевода. – Думаю, не по иной причине он привёл себе под бок брата, который