Черный археолог из будущего. Дикое Поле - Анатолий Спесивцев

Срачкороб хорошо рассчитал. Догоняя его чамбулы сблизились, передние всадники в них уже раскручивали арканы, горя желанием лично поймать беглеца, когда тот соскочил с лошади, пропав, таким образом, из поля зрения казаков. Все замерли, кое-кто, успевший сделать на него ставку, с замиранием сердца. И тут все Срачкороба услышали. Точнее, услышали леденящие сердце и кровь звуки, которые она издавала при полёте. Многие закрыли уши руками, но помогало это слабо.

Уже слышавшие эту жуть и знавшие о её, в общем-то, безвредности казаки, тем не менее, перепугались снова. Можете представить, что творилось в толпе татар, почти настигшей Срачкороба. «Смешались в кучу кони, люди…» — это как раз о них. Десятки всадников, которых, казалось, только смерть может вышибить из седла, да и то, не наверняка, валились под копыта своих лошадей. Взбесившиеся кони топтали друг друга и собственных всадников, разворачиваясь от воплощённого в ракете УЖАСА. И среди всадников и среди лошадей были умершие от разрывов сердца или инсультов. Все лошади сумевшие развернуться, вне зависимости, усидели ли на них всадники или нет, рванули прочь. На табор, на телеги. И они не подумали останавливаться перед каким-то препятствием, когда за спиной ТАКОЕ. В таборе воцарилось «веселье». Снеся, как сор, телеги, взбесившийся табун ворвался в табор и принялся его крушить. Имей возможность сумевшие усидеть в сёдлах всадники, управлять своими скакунами, могли большие трофеи взять и великий вред казакам нанести. Впрочем, кони на счёт вреда и сами постарались. Затоптав насмерть несколько казаков, порушив палатки, погубив немало имущества. В таборе воцарился хаос, так любимый поклонниками фэнтази.

Для не попавших под удар ракеты чамбулов, выпал редкостный шанс, погромить такой большой казацкий табор. Но они им не воспользовались, а, развернувшись во весь дух драпанули от страшного места. И маловероятно, что существуют в мире всадники, которые могли бы их в тот момент догнать.

Всё в мире имеет свойство кончаться. Постепенно сошёл на нет, и бурный бардак в таборе наказного гетмана Пилипа. Срачкороб, увидев что натворил, от греха подальше отправился в Черкасск самостоятельно. Местный климат конкретно этого места в это время, мог оказаться для него фатальным. Более благоразумным для него было бы вернуться в Сечь. Но он предчувствовал, что возле кошевого Васюринского и его друга Москаля-чародея будет ещё много интересного, и был готов рискнуть.

Окончательно табор успокоился только к ночи. Подсчёты прибылей и потерь оказались не такими уж отрицательными, какими казались вначале. Удалось захватить почти семьдесят пленников, правда, человек пять были не в своём уме. Выловили казаки сотни три лошадей, с лихвой перекрыв свои потери в этот день.

Самым популярным человеком среди запорожцев табора в этот, да и в последующие дни был, безусловно, Срачкороб. Многие предлагали сменить ему имя на ещё более экзотическое. Несравненно большее количество казаков жаждало добраться до его шеи, для повешения. Существовала и фракция, сошедшаяся на мысли, что вешать такого негодяя, значит позволить ему покинуть этот свет слишком легко. Варианты более правильного для него конца перебирались весь путь до Черкасска, впрочем, постепенно сходя на чистую теорию. Большинство казаков были людьми отходчивыми и ценили личностей умевших развлечь и позабавить товарищей. Срачкороб в этом отношении был вне конкуренции, посмеяться в той жуткой замятне было над чем, так что страстное желание повесить негодяя сильно угасло ко времени прибытия. Способствовал угасанию злости и наказной гетман. Ему мечталось повесить кучу вин на Васюринского. Двукратный погром собственного табора был бы хорошим дополнительным доводом. Но, если за один из погромов кого-то повесят, то на другого этот грех не свалишь. Поэтому никакого стремления к казни Срачкороба Пилип не проявил, наоборот, уговаривал людей упокоиться и простить товарища. Что, не все охотно, сделали.

Среди трофеев были опознаны роскошный Юзефов жупан и его родовая сабля, с которой он никогда не расставался. Гетману принесли их показать. Состроив приличное случаю лицо, внутри Пилип радовался. Одной опасностью меньше. А потом он догадался, что, заметив отравление одного из доверенных джур хозяином, Юзеф испугался и драпанул. Да крайне неудачно выбрал время и направление побега. Пилип сбросил эту заботу с плечь, да, по закону подлости, работавшему уже тогда, на них немедленно свалились другие неприятности. Конечно же, более тяжкие.

Воплощение снов в жизнь (кошмары тоже сны)

Черкасск, … 7146 года от с.м

Проклятое, ненавистное наказному гетману быдло бесновалось вокруг со всех сторон, что-то вопело, визжало и свистело, но Пилип его не слышал. Совсем. Ему было не до них. Как безразличны были ему их крики, так не волновали перекошенные от злобы рожи. Незнакомый казак, весь в конопушках, хотя зима до недавних пор вела арьергардные бои с наступавшей весной, злобно скалил зубы. Рядом орал, аж слюна летела, смуглый как цыган плохо бритый тощий и длинный казарлюга, вроде бы знакомый. Потом бросился в глаза, и здесь от него покоя нет, свистящий сразу в четыре пальца, от натуги глаза выпучились, Юхим Срачкороб. На этого человека не реагировать было невозможно. Даже в этих страшных обстоятельствах, Пилип ощутил тяжесть в кишках.

«Господи, Боже мой! Почему же такие выродки, открыто противостоящие свету истинной веры, могут свободно ходить по земле? Отчего на них не проливается твой гнев? По какой причине самые твои преданные и самоотверженные слуги не имеют на эту землю доступа, вынуждены таиться здесь? Ведь явно с нечистой силой связан этот негодяй!» Гетман пожалел, что недавно выступал за прощение Срачкороба.

«Нет предела человеческой неблагодарности!» — окончательно осознал Пилип. От этого болезненно защемило его сердце. Он понял, что погрязшие в грехах казаки обречены на вечные адские муки. Именно обречены, нет им спасения.

Между тем, его вели казнить, топить в мешке. Пилипов взгляд давно, сам собой, прикипел к большому дерюжному мешку, к которому его, вывернув до боли руки, тащили. Держал мешок, конечно же, разодевшийся как на важный праздник, проклятый колдун Васюринский. Старый враг, будто охраняемый нечистой силой от него, верного слуги Господа. Растянув горло мешка пошире, характерник ехидно ухмылялся, глядя на своего наказного гетмана. Бессовестные гайдамаки воткнули Пилипа, ещё час назад имевшего право распоряжаться их жизнями по своему усмотрению, в мешок, как свиную тушу.

— Пшепрашам пана гетмана в достойное его место! — услышал таки Пилип слова своего врага, в момент предпоследнего акта своей казни.

«Подлый предатель! Устроил мятеж, грязно интриговал, о богопротивном колдовстве и говорить нечего! Ещё и издевается над неправедно поверженным!» — возмущался гетман, действительно очень грубо запихиваемый в мешок. Не церемонясь, казаки приподняли его, чтоб засунуть жертву в него полностью. То, что их недавний командир оказался там вниз головой, их не смутило не в малейшей степени. Как не тронул их и его вскрик от боли. Со злорадными комментариями они завязали горло мешка верёвкой и, не задумываясь об ощущениях казнимого, поволокли мешок по земле. К реке, куда же ещё? «Да спаси же меня, Господи! Ведь утопят, действительно утопят!»

Заныли новые ушибы и старые раны, острая боль пронзила всё тело от вывихнутого при сдирании перстня среднего пальца правой руки. Пилип осознал, наконец, что чуда спасения его из лап взбесившихся казаков не будет, тоскливо завыл. Настолько громко, что был услышан всеми в шумной толпе. Но никакой жалости казаки, жаждавшие казнить как можно более позорно своего недавнего командира, не испытали. Ещё веселее и радостнее закричали, залихватски засвистели, энергичнее поволокли мешок с казнимым. Пилипу показалось, что тащили его нарочно по кочкам, не забывая награждать пинками.

Наконец-то это сумасшествие прекратилось. Но, не от наполнения казацких душ добротой или милосердием. Они подняли мешок с кочек, раскачали его, и бросили. Несколько мгновений, пока мешок летел, Пилип надеялся, что в последний момент они передумали и бросили мешок на песок. Пошутили. Пусть по дурацки, что с быдла возьмёшь, но передумали казнить своего гетмана. Однако, мешок плюхнулся в холодную воду и быстро, почти мгновенно, дерюга от воды не защищала, вода вытеснила из него воздух. Пилип стал захлёбываться и… проснулся. Весь в поту, с бьющимся со страшной силой сердцем и напрочь пересохшими горлом и ртом.

Хотел выпить воды, но передумал. Понял, что вода успокоиться не поможет, нужно что-нибудь покрепче. Встал с походного ложа, зажёг, не с первого раза, руки от кошмара тряслись, свечу. В её неярком свете Пилипу стало немного легче. Откинул крышку своего походного винного погребца, сундучка с разрисованными стенками. Потянул оттуда за горлышко начатую бутылку, одновременно, подняв свечу высматривая чарку. Наконец обнаружил её под своей же кроватью. Грузно, будто старик, сел на ложе поставил подсвечник на ларец у изголовья, уже было намерился щедро плеснуть, когда обратил внимание, что достал из сундучка бутылку с «иезуитским» вином. Отбросил её как ядовитую змею, от чего бутылка, ударившись о сундучок, где до этого хранилась, разбилась, и её драгоценное содержимое вылилось на ковёр, устилавший землю в шатре.