Женский декамерон - Юлия Вознесенская

— А мне кажется, — сказала Неля, чья очередь рассказывать была за Ольгой, — что самые большие стервы — это бывшие жены. У нас одна такая в квартире жила.

История восьмая,

рассказанная учительницей музыки Нелей, утверждающей, что бывшие жены по отношению к своим бывшим мужьям тоже бывают вполне приличными стервами

Жили у нас в квартире муж, жена и сын. Характер у нее был, прямо скажем, не из самых миролюбивых. И вот развелись они. Сын, как водится, остался при матери. Отец хочет с ним встречаться, а она на порог не пускает: «Ты теперь для нас не отец, а всеми презираемый алиментщик! Твое дело деньги присылать вовремя, а нет — в тюрьму посадим. И больше нет у тебя никаких ни прав, ни обязанностей перед нами». Мальчишка растет и отца не знает. Как-то слышу на кухне разговор матери и сына: «Мама! А кто мой папа?» — «А твой папа подлец!»

Долго ли коротко, но отец решил по суду требовать встреч с ребенком. Суд установил им для встречи два часа по воскресеньям. Вы думаете, она пустила сына хоть на одно свидание с отцом? И не подумала! Он звонит — она вешает трубку. Приходит — их с сыном нет дома, она его с утра за город каждое воскресенье увозит.

Не выдержал отец и снова обратился в суд. Выписали ей штраф тридцать рублей за то, что препятствует встречам отца и сына. Что же делает эта стерва? Ни за что не угадаете!

Однажды возвращаюсь я с работы, смотрю, а из комнаты Анны Павловны, так звали эту бывшую супружницу, грузчики выносят полированный гарнитур. Спрашиваю: «Вы что, переезжаете, Анна Павловна?» Отвечает: «Нет, это я продала гарнитур». Через день являются какие-то люди и уносят ковер, потом телевизор. А после мы узнаем, что Анна Павловна продала все что могла, а штраф не уплатила. Явился судебный исполнитель имущество описывать, а в квартире пусто! Анна Павловна тем временем срочно вышла замуж за какого-то пожилого офицера и уехала с ним, естественно, не простившись с бывшим мужем. Не знаю уж, отступился он теперь от мальчика или продолжает их искать. А алименты на ребенка берут с него по-прежнему.

Мнения женщин об этой воительнице за права материнства разделились: одни сочувствовали несчастному отцу, а другие считали, что мать была в своем праве.

Чтобы остановить затянувшийся спор, Эмма попросила внимания и стала рассказывать.

История девятая,

рассказанная режиссером Эммой и представляющая собой еще одно самокритичное повествование о собственной стервозности, включающее два эпизода

Я много стерв встречала в жизни, но одну из них я знаю лучше других — самое себя, а потому о себе и расскажу. Мой бывший муж, эта неугомонная стареющая знаменитость, давал мне массу поводов к тому, чтобы быть стервой по отношению к его избранницам. Я их по очереди ненавидела в той последовательности, в которой они появлялись на сцене его жизни. Расскажу вам пару эпизодов и постараюсь передать, что я чувствовала в то время, проанализировать механику самой стервозности.

Эпизод первый. Та самая молоденькая Джульетта, с которой он изменял мне в сибирском театре. Поначалу я пыталась охаивать соперницу. Говорят, это самый непродуктивный путь ревности. Да, если действовать грубо, в лоб, и этого-то я быстро усвоила! Тогда я стала действовать осторожно. Поскольку на словах муж отрицал связь с ней, это давало мне возможность приписывать мою хулу другим людям и удивляться, если он за нее заступался.

— Ты знаешь, дорогой, почему-то все у нас твердят, что у Джульетты кривые ноги, конечно, есть немного, но, по-моему, это из зала совсем незаметно!

Нечего и говорить, что после этих слов муж три дня рассматривал ноги Джульетты, и в конце концов ему стало казаться, что что-то с ними не так, если «все говорят». Так же последовательно и от имени других были раскритикованы ее глаза — «пучеглазая и один глаз немного косит», манера причесываться и одеваться. Признаком успеха было то, что Джульетточка наша, вполне хорошенькая во всех отношениях, вдруг стала менять прически, платья, злоупотреблять косметикой. Однажды я застала ее перед зеркалом в уборной в слезах.

— Что с тобой?

— Говорят, у меня глаза разные, а я смотрю, смотрю и не пойму, то ли правый больше, то ли левый?..

А я слушаю и радуюсь недоброй радостью.

Но развела я их более тонким и нетривиальным способом. Стала нахваливать ее игру, опять же от имени других:

— И чего все хвалят эту твою Джульетту, врут, будто она тебя затмевает, что ты рядом с ней не Ромео, а ее отец Капулетти?

Это на него подействовало куда сильнее. Джульетта начала его раздражать. Поняв, что это — способ, я им Джульетту и добила. Сама написала письмо в местную газету от имени анонимного поклонника, расписала ее игру дальше некуда, а в конце добавила: «Жаль, что исполнитель роли Ромео, прекрасный столичный актер, в этой роли рядом с Джульеттой проигрывает, и единственно из-за возраста». На этом их роман был кончен.

На некоторое время мы с мужем опять примирились и сошлись, а затем был второй акт того же спектакля. На смену актрисе пришла буфетчица из нашего же театра. Милая свеженькая девочка-сибирячка, которая, конечно же, не устояла перед приезжей знаменитостью. Старый козел выскакивал с ней пококетничать прямо в антрактах, в том костюме, в котором был — на девочку это действовало потрясающе: среди публики бывали ее знакомые, друзья, соседи, и все они видели, каким она пользуется успехом. Она стала за стойкой вся розовенькая, как Снегурочка, и сияла, как новогодняя елка.

Поначалу меня опять занесло.

— До чего ты опустился! О чем ты с ней говоришь?

— Находится о чем. А ты не смей говорить о ней плохо, это неблагородно!

— Неблагородно?! Важно, что я вообще о ней говорю. Может быть, это ее звездный час. Представляешь: о ней, маленькой провинциальной мещаночке, заинтересованно говорю я, режиссер из Ленинграда. Какая уж тут разница, хорошо говорю или плохо?

От этих разговоров он бесился, а я еще больше. Сколько раз сама хотела удержаться, но не было никакой возможности. И чем горячее и злее становились мои слова, тем больше я холодела внутренне, опустошаясь, но не избавляясь от нестерпимой ревности. Зато потом наступала полная пустота. И тяжелее всего было работать в это время, а работать надо было: театр держался на мне. Это поняли все, и в том числе мой дорогой муженек, когда я не выдержала, все бросила и уехала: труппа распалась, а сам он еле-еле устроился руководить самодеятельностью в районном клубе.

Впрочем, с этой девочкой из буфета я тоже успела расправиться, и очень просто. Как-то перед концом антракта, когда они ворковали через стойку, я подошла к ним, будто бы что-то сказать мужу перед следующим действием. Сделала какое-то замечание, причем в довольно категорической форме: показала и ему, и этой девочке, кто тут старше по театральному счету. Он разозлился, но вынужден был себя сдержать, а маленькая буфетчица слушала нас раскрыв рот. Тут же ему пришлось уйти — прозвенел первый звонок. Тогда я повернулась к девочке, улыбнулась и сказала:

— Ничего, Анечка, привыкайте! Если у вас действительно явный талант и вам следует идти на сцену, то надо заранее изучать театральные порядки. Ах, что это я! Муж просил пока никому не говорить о его планах относительно вашего театрального будущего, даже вам самой! Вы уж меня ему не выдавайте, пожалуйста.

И отошла. Все было кончено. Засверкали перед бедной девчушкой огни рампы, зазвучали аплодисменты, замелькали афиши. А главное, все так близко, понятно — со школьной скамьи она у нас в буфете и театр, конечно, полюбила, отраву эту. И, конечно, волей-неволей, по простоте своей она мужу и показала, какие мечты у нее завелись. А муж, хоть и ловелас, но все-таки актер был не без понятия и таланта. Видит он, что у девочки данных никаких: ноги бочоночками, весу лишнего кило двадцать, а произношение и дикция самые варварские. И ее робкие надежды на его помощь привели мужа в бешенство.

И знаете, милые, что меня остановило на этом пути, несмотря на все мои успехи по изничтожению соперниц? Жуткая трата нервной энергии, которая на них уходила. Добившись своего, я долго чувствовала себя опустошенной или взрывалась истерикой, когда уже все было кончено и муж возвращался ко мне. Как-то я задумалась и поняла, что стерва во мне уничтожает в первую очередь меня самое, что с этим нельзя вести творческую жизнь, что это своего рода наркомания, разрушающая женщину. С тех пор мне очень жаль женщин, погрязших в этом бесовстве, — больше у них уже ни на что другое сил не остается. Если отношения пошли так, что бабу сделали стервой, то лучше для нее самой — уйти, и как можно раньше. Потому что остановиться, перестроиться она уже не сможет, уйдет в этот омут с головой и вынесет ее через годы разрушенной старухой на пустой берег.