Разбитые сердца (ЛП) - Гувер Колин

Я достаточно пережила в жизни и не хочу, чтобы какой-то парень менял то, что мне больше всего в себе нравится. Я всегда гордилась собственной непоколебимой силой воли, но он сумел просочиться в меня, будто во мне полно прорех. Дакота никогда не пробирался так глубоко в мою душу.

Слышу, как Самсон выходит на улицу. Я не оборачиваюсь на него. Лишь делаю еще один глубокий вдох и закрываю глаза. Но чувствую, что он стоит рядом. Молчаливый, задумчивый, притягательный и таинственный — видимо, таков полный комплект моих любимых черт в парне.

Почему я тогда прекратила поцелуй?

Может быть, Дакота меня искалечил.

Когда я открываю глаза, Самсон стоит, прислонившись спиной к перилам. Сосредоточенно смотрит себе под ноги.

Мы встречаемся взглядом, и мне кажется, будто я вижу, как на меня в ответ смотрят мои же страхи. Мы не разрываем зрительный контакт. Еще никогда в жизни я не смотрела на кого-то так много, как на него, в полном молчании. Мы помногу смотрим друг на друга и мало говорим, но по ощущениям взгляды также эффективны в общении, как разговоры. Или также неэффективны. Я не знаю, что и думать о том, что разворачивается между нами. Иногда все кажется внушительным и важным, и порой воспринимается как полный пустяк.

— Я выбрал очень неподходящий момент, чтобы поцеловать тебя, — говорит он. — Прости.

Мне кажется, многие люди могли бы согласиться с ним, что неуместно целовать девушку сразу после того — или по причине того, что она рассказала о смерти своей матери.

Может быть, у меня не порядок с головой, но я думала, что это идеальный момент. До поры до времени.

— Я не поэтому ушла.

— Тогда почему?

Я тихо выдыхаю, размышляя, как ответить на его вопрос. Не хочу говорить о том, что в глубине души боюсь, что он не лучше Дакоты. Не хочу говорить и о Каденс или о том, что он встречается только с теми девушками, которые приезжают сюда на выходные. Он ничего мне не должен. Это я заявилась к нему на порог, желая, чтобы это произошло.

Я мотаю головой.

— Не хочу отвечать на этот вопрос.

Он разворачивается, и мы оба стоим, облокотившись о перила. Самсон ковыряет кусок отслоившейся краски, пока под ним не показывается участок чистой древесины. Он бросает кусок краски за перила, и мы наблюдаем, как тот летит на землю.

— Моя мать умерла, когда мне было пять лет, — говорит он. — Мы уплыли на километр отсюда, когда она попала в сильное обратное течение. Когда ее вытащили из воды, было уже слишком поздно.

Он поглядывает на меня, возможно, чтобы оценить мою реакцию. Но не он один хорошо умеет скрывать свои эмоции.

Мне кажется, он мало кому рассказывал об этом. Тайна за тайну. Быть может, так получится. Возможно, таким путем можно снять с Самсона слой — сбросив сперва слой с себя.

— Мне очень жаль, что это случилось с тобой, — тихо говорю я. Оставляю руки лежать на перилах, но слегка наклоняюсь к нему. Прижимаюсь губами к его плечу. Целую его туда, как он целовал меня в воде.

Когда я отодвигаюсь, Самсон подносит ладонь к моему лицу. Проводит подушечкой большого пальца по скуле, но едва он наклоняется в попытке поцеловать меня снова, я тут же отодвигаюсь.

Я морщусь, смущаясь от собственной нерешительности.

Самсон отталкивается от перил, проводит рукой по волосам и смотрит на меня в поисках какого-то ориентира. Понимаю, что посылаю ему противоречивые сигналы, но они отражают все, что творится у меня внутри. Я чувствую себя взбудораженной и сбитой с толку, будто мои нынешние чувства и прошлый опыт смешали вместе в миксере на высоких скоростях.

— Прости, — говорю я, разочарованная в себе самой. — У меня был не лучший опыт общения с парнями, и я чувствую себя…

— Нерешительно? — предполагает он.

— Да, — киваю я. — И в смятении.

Он начинает расковыривать тот же кусок древесины.

— А какой у тебя был опыт общения с парнями?

Я отвечаю вялым смешком.

— Парни — это громко сказано. Был только один.

— Кажется, ты говорила, что тебе никогда не разбивали сердце.

— Не разбивали. Это опыт другого рода.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Самсон косится на меня и ждет, когда я продолжу. Но я ни за что не стану продолжать.

— Он принуждал тебя к чему-то, чего ты не хотела? — Самсон задает вопрос, напрягая челюсти, будто уже злится за меня.

— Нет, — поспешно возражаю я, желая, чтобы он выбросил эту мысль из головы. Но потом вспоминаю свою жизнь в Кентукки и те моменты, что провела с Дакотой. Теперь, уже вне той ситуации, мне все видится иначе.

Дакота никогда меня ни к чему не принуждал. Но ни капли не облегчал для меня ситуацию. Мы с ним не были на равных в вопросе о том, кто кем пользовался.

Эта мысль пробуждает другие мрачные мысли. Мрачные чувства. Глаза начинает щипать от слез, и Самсон замечает, когда я делаю вдох, чтобы их сдержать. Он поворачивается и встает спиной к перилам, чтобы лучше видеть мое лицо.

— Что с тобой произошло, Бейя?

Я смеюсь, оттого как нелепо, что думаю об этом сейчас. Мне хорошо удается прогонять эти мысли большую часть времени. Я чувствую, что по щеке скатывается слеза, и поспешно вытираю ее.

— Это нечестно, — тихо говорю я.

— Что?

— Почему мне в итоге хочется отвечать на все твои вопросы?

— Ты не обязана рассказывать мне о случившемся.

Я встречаюсь с ним взглядом.

— Но я хочу.

— Тогда расскажи, — мягко говорит он.

Я смотрю куда угодно, но только не на него. На крышу балкона, потом на пол, на океан за его плечами.

— Его звали Дакота, — говорю я. — Мне было пятнадцать. Новенькая в школе. Он был старшеклассником. Парнем, с которым хотели встречаться все девчонки в школе. А все остальные парни хотели быть таким, как он. Я, как и все, была немного влюблена в него. Ничего серьезного. Но как-то вечером он увидел, что я иду домой после волейбола, и предложил подвезти меня. Я отказалась, потому что мне было бы стыдно, если бы он увидел, где я живу, хотя все и так это знали. Он все равно уговорил меня сесть к нему в машину. — Мне как-то удается посмотреть Самсону в глаза. У него опять напряглись челюсти, будто он ждет, что история завершится так, как он предполагал. Но это не так.

Не знаю, почему рассказываю ему об этом. Возможно, я подсознательно надеюсь, что услышав мою историю, он оставит меня в покое до конца лета и перестанет быть для меня постоянным мощным отвлекающим фактором.

А может быть, я надеюсь, что он скажет мне, что в моем поступке нет ничего страшного.

— Он подвез меня до дома, и мы проговорили следующие полчаса. Он сидел в машине на подъезде к моему дому и не осуждал меня. Просто слушал. Мы говорили о музыке и волейболе, и о том, как ему претит быть сыном шефа полиции. А потом… он поцеловал меня. Это было прекрасно. На миг я подумала, что, возможно, я заблуждаюсь на счет того, что думают обо мне люди.

Самсон вскидывает брови.

— Почему только на миг? Что было, когда он тебя поцеловал?

Я улыбаюсь, но не потому, что это приятное воспоминание. А потому, что от этого воспоминания чувствую себя наивной. Будто случившегося стоило ожидать.

— Он достал из кошелька две двадцатки и дал их мне. А потом расстегнул джинсы.

Самсон смотрит на меня с отсутствующим выражением лица. Большинство людей решили бы, что на этом история заканчивается. Подумали бы, что я бросила Дакоте деньги и вышла из машины. Но по взгляду Самсона я понимаю, что он знает, что все закончилось иначе.

Я скрещиваю руки на груди.

— Сорок долларов — большие деньги, — говорю я, и по щеке скатывается еще одна слеза. В последний момент она меняет направление и падает на мою губу. Я смахиваю ее и чувствую соленый привкус. — После этого он как минимум раз в месяц подвозил меня до дома. На людях никогда со мной не разговаривал. Я этого и не ждала. Я была не той девчонкой, которой он мог бы щеголять в городе. Я была девчонкой, о которой он не рассказывал даже близким друзьям.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Мне хочется, чтобы Самсон сказал что-нибудь, потому что под его пристальным взглядом я продолжаю бессвязно болтать.