Три короба правды, или Дочь уксусника - Светозар Чернов

— Собак! Лаек. Чистые звери. Слышите, на дворе воют? Мимо не ходи — разорвут! Мне их каждый день рыбой кормить положено.

— И что же эти псы? Их спускают на арестованных? — Голос Артемия Ивановича дрогнул.

— Дело в том, что пристав наш прежде при наказном атамане Забайкальского казачества в Чите для особых поручений служил, и большим докой стал по части медведей. Все шкуры, которыми у него полы в квартире на втором этаже выстланы, собственной охоты. Он меня иногда берет с собою на медведя с рогатиной — ну, я вам скажу, он и молодец! Так вот, как его сюда из Рождественской части перевели, он тут, в Медвежьем Стане, облавы стал устраивать для высшего общества, вот уже четвертую зиму. Бывает, к нему и министры, и послы иностранные приезжают.

— Ой, — сказал Артемий Иванович. — Это что же, он прям при послах с городовыми обывателей из домов вытаскивает и паспорта проверяет?

— Нет же! — нетерпеливо прервал его Нефедьев. — Медведей с берлоги поднимает, а послы с министрами стреляют. Это от участка верст семь по Большой Охтинской дороге, сразу за мостом через Охту. Мы оттуда только что елку притаранили приставу, будь она неладна.

— Это, конечно, страшно далеко, но я в этом ничего страшного не вижу. Министрам с послами это дозволяется, и даже одобряется в некоторых случаях.

— Вы слушайте дальше. Есть у нашего пристава братец родной, гвардейский капитан. С Иваном Александровичем была у них всегда какая-то неприязнь, — оно и понятно, гвардейскому офицеру зазорно с нами, полицейскими, водиться, — как вдруг полтора месяца назад завелись у них какие-то общие дела, и стал он к нам в участок едва ли не каждую неделю наезжать. И вот на Введение приехала к нам целая компания во главе с самим капитаном. Все гвардейцы, все с аксельбантами, и с ними бразильский посол и несколько штатских.

Артемий Иванович насторожился.

— С Охтинской пожарной команды прибыл на тройках приятель нашего пристава брандмейстер Резванов Федосей Иванович, да не просто так, а с пожарной трубой. Уехали они в Медвежий Стан, залили там берлогу с медведем водою, да скоренько обратно вернулись.

— Что ты мне тут несешь?! — фыркнул Артемий Иванович.

— Вот и мне всё время так говорят. Вот ей-же-Богу, не вру! — Городовой перекрестился.

— Уже четыре года мы с другими городовыми по осени берлоги медвежьи метим да зимой обкладчиками состоим при приставе, а такого я еще не видал, чтоб на медведя с трубой пожарной ходили! Да только странности на этом не кончились. Вернулись они к участку, и засели в «Акрополе» на углу с Пороховским, рядом с домом, где Макаров с кухаркой нашей Настасьей живет, и приказали подать им на всех только четверть водки. И это гвардейцы-то! К нам тут приезжал германский посол Швейниц с конногвардейцами, цыган в этот трактир привозили, лошадей шампанским поили! А эти втишка сидят в комнате и чего-то шушукаются!

— Ну, мало ли, о чем можно шушукаться! Мы вот тоже тут с тобою шушукаемся.

— Так мы оба как раз по секретной части состоим. А им-то чего таиться? И не только от меня, но и от пристава нашего. Они по первости к себе пристава-то с женой пригласили, а тот меня взял с собою шубу ихнюю с шинелью подержать — вешать их в трактире брезговали, — а когда их высокоблагородие с мадамой обратно в участок ушли, я остался, чтобы через замочную скважину послушать. Они, словно карбонарии какие-то, секретные списки доверенных лиц составляли! А еще я узнал, что они себя Свято-Владимирской доброхотной лигой называют!

— Может они благотворительностью собираются заниматься. Втайне от ведомства императрицы Марии.

— Да какой же благотворительностью, когда тому, кто эти списки писал, велели все уличающие в заговоре бумаги в случае ареста съесть!

— Уф, — сказал Артемий Иванович. — На трезвую голову и не разберешься.

— А я вам сейчас бутылочку принесу, в честь праздника. А вы мне ваш адресок оставьте-с, я вам рапорты тайные буду присылать, ежели что.

— Адресок захотел! А если тебя пытать будут? Человекус ты ненадежный, с потрохами выдашь. Ты мне лучше до востребования пиши.

— На фамилию, или на предъявителя чего?

— На предъявителя, — Артемий Иванович вынул портмоне, сунул туда нос и разразил отборной бранью. — Сволочи! Сорок рублей моих забрали! Ну ладно, отольются кошке мышкины слезки!

И мышка почесала хвост пятерней.

— Дай три рубля, — сказала она. — Ты номер перепишешь, а я по ним получу.

— Не могу-с, — сказал Нефедьев. — Самому нужно.

— Ну уж рупь одолжи. Как тебя отсюда выпустят — отдам.

— Эх-хе-хе, — тяжело вздохнул Нефедьев и полез в кошелек. — Только обо мне завтра не забудьте!

Двери из сеней в гостиную распахнулись, и дети с визгами бросились к нарядной елке. Пристав удовлетворенно хмыкнул, когда дочка, совершенно забыв про мамашу и сияя от счастья, достала из коробки красивую фарфоровую куклу в розовом платье, за которой он специально посылал в город Нефедьева.

— Зачем мне этот глобус, — ныл рядом с ней кадетик, старший сын капитана. — Я же барабан просил!

— Ничего, ничего, Женечка, — утешала его капитанша. — Глобус тоже полезная вещь, круглая. На ней всякие страны разные нарисованы.

«Стоил рублей пять наверное, — подумал капитан. — А мне взаймы не дал. Ведь по-родственному просил…»

— А Бразилия на ней нарисована? — внезапно спросила Ольга Иосифовна и взяла у кадета глобус из рук.

Она крутанула шар, и перед ней замелькали рыжеватые континенты и бледно-голубые моря, пока, наконец, он не остановился к ней боком с надписью «Великий океан».

«Если с бразильцем выгорит, 300 рублей получу», — вспомнил капитан.

— Айн момент, Олечка, — сказал он. — Вот она, Бразилия.

И заговорщически подмигнул ей, отчего лицо приставши перекосило от ненависти.

— Дядя Саша, а где тут Румыния, в которой вас ядром по мягкому месту шлепнуло? — с папиными интонациями спросил сын судейского.

— Дети мои! — поспешила привлечь общее внимание генерал-майорша. — Пусть мои невестки и внуки со внучками остаются пока в гостиной у елки, а мы вернемся в столовую, где я должна объявить вам нечто важное. Иван, позови Макарова тоже. Посидит у дверей на стуле.

«Интересно, сколько мне за службу полковник Секеринский заплатит? — рассуждал капитан, пристроившись, пока суть да дело, к графину с водкой. — За прошлый месяц двадцать рублей выдал, да еще с разговорами. Что ж мне, самому заговоры выдумывать? Эх, надо было сразу после войны не на рабинович-апостоловских капиталах жениться, а к Березовскому пристраиваться, пока в пайщики звал… Вон как теперь процветает! Комиссионер военно-учебных заведений, собственный склад книг имеет, каталог издает… А я помню, как он умолял за 30 копеек помочь ему мишень начертить…»

Тем временем пристав сходил за делопроизводителем, и Мария Ивановна открыла собрание.

— Итак, деточки мои неблагодарные, — сказала она, — хочу я сообщить вам, что два дня назад мы с госпожой Ефимовой по рукам ударили и заключили купчую на дом мой в Гатчино на Бульварной улице.

— Это где ж вы теперь, мамаша, проживать собираетесь? — озабоченно спросил судейский.

— Там же, где и жила. Просто за десять лет, что прошли с тех пор, как стало Гатчино царской резиденцией, стоимость этого дома утроилась, и пришло время обратить его в капитал, ибо ходят у нас в Гатчино слухи, что такая благодать долго не продлится и Государь весьма нездоров.

Все присутствующие осенили себя крестным знамением.

— Таким образом, продала я дом за десять тысяч рублей, что составляет с грядущими процентами единственное наследство семьи Сеньчуковых. И каковые положены мною в банк и будут включены в мое завещание.

— Ну, так огласите же скорее завещание. Уж поздно, по домам ехать пора.

— Вы, маменька, проживете еще сто лет, — сказала Вера.

— В аккурат до тысяча девятьсот девяносто второго года, маменька, — сказал судейский.

— Так что это нам еще вас в духовной поминать придется.

«Братец живет непростительно хорошей жизнью, — думал о своем капитан, не особо прислушиваясь к разговору. — Ходит себе в зипуне да в своих мягких китайских сапогах с обмотками, ни тебе забот о парадных мундирах всех сроков, ни разорительных визитов к Нордштрему… А стол-то какой! Все с рынка, и все задаром! У «Данона» нет такой спаржи на Рождество! Попы сами в гости ходят, только что красненькую не приносят… Понятно, что доходы на Рождество здесь не те, что прежде в Рождественской части были, так у меня и таких нету. Скугаревский вот вместо наградных драндулей обещал, значит, так и будет — эта оглобля упрямая… Рассчитывал на сорок, на пятьдесят — получу двадцать… Хорошо хоть, у этого фальшивого француза 40 рублей изъял… А если Государя взаправду убьют либо сам помрет — мамаша-то зря дом продавать не станет, — так в гвардии непременно новую форму введут, опять все мундиры шить придется, да с галунами или еще какими фижмами… Ах, Скугаревский, гад, напоил — сапогов-то я дома не переодел! Чем бы их смазать, чтоб не задубели? Сапоги-то американской лакированной кожи! Девятнадцать рублей! Как раз все наградные и уйдут. И еще рупь с горя напиться. За что я на войне кровь проливал?