Студенты. Книга 1 - Анатолий Аргунов

— Толян, а зачем же ты тогда чужое место в институте занял? Всё равно учиться не будешь, уйдёшь, — искренне удивлялся Савва. — Может, кто другой хорошим врачом бы стал, а ты не дал.

— И правильно сделал. Если бы хотел, то поступил бы так же, как я. Я как волки в лесу, слабых убираю. Плохого маляра ещё можно себе представить, а плохого врача не должно быть. Учти, Старик, учти, — напутствовал Толик Савву и постепенно засыпал, блаженно улыбаясь во сне.

Совершенно другим был Петька Шпаченко, хлопец с Украины. Попав в большой и шумный город, он никак не мог найти своего островка в море соблазнов и развлечений. Петька пустился во все тяжкие. Нет, он не пил, не хулиганил. Он просто уходил на целый вечер в город, возвращался поздно, когда вся комната уже спала. Утром, как и все, Петька вскакивал и шёл на занятия. Но занятия и всё, что было связано с учёбой, его не особенно волновало. Он вяло участвовал в практических занятиях, а на лекциях и вовсе откровенно спал. Но как только наступал вечер, Петька преображался. Одевал свой лучший костюм, чистил до блеска ботинки, приглаживал стоящие ёжиком русые волосы и уходил.

Где он бывал никто не знал, могли только догадываться по его отрывочным фразам типа:

— Я никогда не думал, что японки такие красивые.

— Это почему? — спрашивал кто-то ради смеха.

— Сегодня на Невском около Гостиного их целая группа вышла из автобуса: юбочки коротенькие, ножки точёные, а личико как у куколок…

И сразу же замолчал, увидев сальную улыбку на лице Толика Корабела. Или вот ещё:

— Был вчера в «Метрополе». Представляете, салфетки на столах крахмальные и в меню настоящий украинский борщ…

— А у них там и щи русские суточные есть, — встрял, как всегда, в разговор Толик. — Я там не раз обедал. После получки с ребятами завалимся, бывало, на весь вечер. Кухня там отменная, с царских времён повара работают. Одна беда — без галстука и рубашки не пускают. Так мы прежде чем зайти в ресторан, шли в Гостиный Двор и галстуки покупали, а кто и рубашку. Переодевались в туалете — и вперёд…

Толик расправлял усы и блаженно улыбался. Петька же замыкался и больше ни о чём не говорил. Существовал он замкнуто и ни с кем не общался.

Как-то в один из дней у Саввы отменили лекцию из-за болезни профессора, и Савва, поскольку он жил на территории института, решил полтора часа побыть в общаге. Каково же было его удивление, когда он там застал невинно лежащим на койке не Толика Корабела, а Петьку Шпаченко. Петька лежал на кровати поверх серого шерстяного одеяла и глядел в потолок. Он даже не отреагировал на входящего Савву. Посмотрев на лицо Петьки, Савва всё понял — у парня серьёзные переживания. Но, как было принято у них в комнате, никто не лез в душу друг друга. Если кто-то хотел что-то сказать, говорил сам. Савва прошёл к себе за шкаф, достал учебник анатомии и хотел было начать читать, как послышался голос Петьки.

— Старик, это ты?

— Я…

— Можно я поговорю с тобой?

— Говори. У меня отменили лекцию, вот пришёл отдохнуть.

— Хорошо. Ты только слушай и не перебивай меня, — попросил Петька, всё так же лёжа на своей кровати и глядя в потолок.

— Без проблем, — ответил Савва.

— Понимаешь, я родился в маленьком городке Винницкой области, там же окончил школу с золотой медалью. Летом помогал родителю в колхозе, зимой работал на своём подворье. У нас три коровы, четыре порося, с десяток-полтора молодняка. Куры, гуси, даже индеек одно время держали. Работы много. Я помогал как мог батьке с мамкой. Я у них один, больше некому. Мать в школе училкой работает в начальных классах, а батя тракторист на «кировце», пашет и сейчас. Достаток в доме полный: галушки, борщ, мясо любое круглый год. А я есть не хочу. Понимаешь?

Савва промолчал. После паузы Петька продолжил:

— В девятом классе я твёрдо решил уехать от всего. Стал думать куда. И решил, поеду в Ленинград — город европейский, бывшая столица царской России и, наверное, там всё не так, а совсем иначе, чем в других городах. В десятом классе у нас была специализация по медсестринскому делу, я туда и записался. Заинтересовался медициной, стал книги читать, родители выписывали журнал «Здоровье». Там и попалось мне объявление о наборе в этот институт. После окончания школы подал заявление, сдал один экзамен — физику, и меня зачислили. Вот я и в Ленинграде. Мне и нравится, и не нравится в этом городе. Богатый и ухоженный Невский и трущобы в ста метрах от него, как во времена Достоевского. У меня было такое впечатление, когда я первый раз туда попал, что сейчас из подворотни выбежит Раскольников с топором в руках. Жутко мне стало. Рядом красные флаги, годовщина Октябрьской революции, жизнь кипит, машины снуют туда-сюда. А тут время словно остановилось. Часы уже давно везде пробили полдень, а на тех часах ещё глубокая ночь… Или вот ещё картинка. Ресторан «Метрополь», где все сияет чистотой и порядком, и тут же на Садовой — рабочая столовая: грязно, еду есть невозможно, стакан с компотом взял, а там муха плавает, представляешь? Я его в руках не смог держать, выбросил. А потом целую неделю у меня тошнота подступала, как только я видел стакан с компотом в студенческой столовой. В общем, в книгах, газетах, кино — одно, а в реальной жизни — другое. Понимаешь, Савва, не могу я так больше! Учиться одному, а делать другое. Решил бросить учёбу. Жизнь хочу посмотреть. Пойду в армию для начала, а потом видно будет. Может, в медицине я лишний…

— Ты это серьёзно? — спросил Савва.

— Куда серьёзнее. Отцу уже написал письмо, жду ответа.

— Ну ты даешь! С таким трудом поступить и отказаться от учёбы ради неясного принципа — не знаю жизни, мол, хочу посмотреть. Как-то не очень даже смешно!

— Поэтому никому, кроме тебя, и не рассказываю, — ответил Петька и после недолгого молчания задал вопрос: — Значит, и ты против?

— Да нет, если ты для себя всё решил и всё просчитал и другого выхода не видишь, то поступай, как решил. Что мне быть против? Дело хозяйское.

На этом их разговор прервался так же внезапно, как и начался. Петька снова лёг на кровать и уставился невидящим взглядом в потолок, словно там было написано нечто такое, от чего зависела его судьба.

Савва сел на кровать, достал учебник и задумался: а он сам на своём ли месте? Учёба давалась ему нелегко, не то что в школе. Объём был больше, но самое главное, что он не был готов к такой разнообразной информации морально. Столько специфических предметов, даже иностранных языков и то два: английский и латынь, не говоря уже о таких дисциплинах, о которых он даже не слышал: биоорганическая химия, анатомия человека, философия, психоанализ. И везде всё новое, необычное для восприятия. Он даже иногда думал о том, что все эти дисциплины лишние, не нужные, может, кроме анатомии да латыни, без которых медицина никак не обойдется. А вот зачем столько часов отводится философии, этике, эстетике, он не понимал. Ему казалось, что это искусственные дисциплины в медицине.

Ну зачем ему знать так много про марксизм и ленинизм, работы Канта и Гегеля, сравнивать их друг с другом. Чертовщина какая-то. А сколько времени отнимает. Правда психоанализ, который сперва ему очень не понравился, стал понятней, когда лекции начал читать очень старый, можно сказать вынутый из нафталина, профессор Чистович. Этот рафинированный интеллигент старой петербургской закалки читал лекции очень интересно. Он даже их не читал, а скорее рассказывал историю психоанализа. О том, как родилась идея психоанализа в молодых умах студентов Венского университета в конце прошлого века, среди которых были он и его друг Зигмунд Фрейд. О том, как они длинными вечерами, сидя в кафе или пивной Вены, обсуждали эту теорию и пришли к выводу, что все в мире поступки человека имеют мотивацию.

Чаще всего она возникает в детском возрасте, а потом преследует человека всю жизнь. Тогда Савва толком не понимал слово «мотивация», он его связывал со смыслом слова «мотив», но что оно значит, точно и не знал. Много чего не знал тогда Савва Николаевич. И его учёба, трудности учёбы в институте были той основой, которая в конечном итоге выплавила из грязной руды житейских пристрастий и привычек золото образованности и интеллигентности.

Но образование далеко не синоним интеллигентности, а тем более — интеллекта. Это понимание пришло к Савве значительно позже. А пока он осиливал труднейший период из всего его жизненного пути: уроки, которые преподносила сама жизнь и которые нужно было вколачивать в голову палками. Упорство — вот что нужно любому студенту, чтобы учиться. Без него нечего и думать, принимая решение поступать в институт.

Лекция по психоанализу началась ровно в четырнадцать часов в большой аудитории, рассчитанной на несколько сотен человек. Набралось около тысячи. Зал был переполнен. Приходили студенты старших курсов, преподаватели не только из своего, но даже из других вузов. Шутка ли — лекцию читает один из друзей Фрейда, профессор Чистович.