Малёк - Джон ван де Рюит

— Извините за опоздание, сэр, я задержался…

Криспо оборвал меня, недовольно заворчав и махнув рукой, от старости покрывшейся чешуйками. Его домработница Глория поставила перед нами чай с печеньем и ласково мне улыбнулась.

— Милая девчушка, эта Глория, — сказал Криспо, когда она ушла. — Заботится обо мне с тех пор, как моей Сибил не стало. Только взгляни, какие красивые лилии она посадила. Белые. В старости такие вот только мелочи и радуют, Мильтон.

Тут я впервые обратил внимание на большую клумбу с белыми цветами. Из сердцевины каждого цветка торчала длинная желтая тычинка. Криспо был прав: только взглянешь на них — и на душе сразу хорошо.

— Итак, — сказал он вдруг, расплевав по своему свитеру крошки от печенья, — с чего мне начать и что именно ты хочешь знать?

Не успел я ответить, как Криспо начал свой рассказ о войне с самого прихода Гитлера к власти в начале 1930-х. Время пролетало незаметно, мы пили чай с печеньем, и я напрочь позабыл о часах, погрузившись в ужасный мир прошлого. Иногда я задавал вопрос или ахал от удивления, искреннего или притворного, но парадом командовал Криспо, и остановить его было так же сложно, как Жиртреста на кондитерской распродаже.

День сменился вечером. Близилось время ужина и домашних заданий, а я по-прежнему даже не заикнулся про Макартура. (Более того, проговорив почти три часа, Криспо дошел лишь до весны 1941-го!) Я неохотно попросил разрешения уйти, но Криспо отказывался отпускать меня.

— Кто твой заведующий корпусом? — спросил он.

— Уку… мистер Уилсон, — ответил я.

Криспо позвал Глорию, и та принесла телефон. Затем он позвонил Укушенному и сообщил, что я сегодня буду заниматься у него дома. Дело было сделано. Глория принесла одеяло и накрыла старику ноги, чтобы от осеннего сквозняка у него не ныли кости, и мы снова вернулись в мрачный 1942 год.

Наевшись от пуза вторым за сегодня ростбифом, я проследовал за Криспо в уютную гостиную, где горел дровяной камин. Вся комната была увешана картами, схемами и артефактами времен Второй мировой. Наконец мне удалось улучить минутку, когда Криспо замялся, вспоминая день нападения на Россию, и я заговорил о школе в те годы. Криспо пришел в восторг, когда я упомянул ту учительскую фотографию 1944 года.

— Ах да, 1944-й! В моем плече тогда было с полтонны шрапнели. Подумать только — тридцать два года мне было тогда, и я по-прежнему здесь. — Он надолго замолчал: перед его глазами проносились годы. Я решил, что настал момент: сейчас или никогда.

— Скажите, сэр, что случилось с Макартуром?

На секунду Криспо растерялся, словно припоминая что-то, но потом его глаза вдруг потемнели в свете пламени.

— Это давно забытые дела, Мильтон. Что тебе до них? — Теперь настала моя очередь растеряться. Я пытался что-то промямлить в ответ, но Криспо снова заговорил, не дожидаясь ответа: — Макартур был хорошим человеком. Но… сложным. И хорошим другом. Мы с ним частенько болтали — его сын тоже был на войне. — Снова долгое молчание. Криспо уставился на огонь, погрузившись в размышления.

— Почему он покончил с собой? — Я решил не ходить вокруг да около. Криспо посмотрел на меня странным недоуменным взглядом.

— Покончил с собой? — спросил он. — Говоришь, он покончил с собой, Мильтон? Я… хмм… я… — И тут он замолчал. Неужели он хотел сказать, что это было не самоубийство? А несчастный случай или даже… убийство? Мое сердце бешено колотилось — я, Джон Мильтон, вот-вот разгадаю тайну Макартура!

Но потом Криспо проговорил:

— Я не видел его смерть и рад этому. В то время я был на пути в Северную Африку. Я навсегда запомнил его гордым и жизнелюбивым человеком. Хорошим человеком. — Он снова замолк.

Мне хотелось порасспрашивать его еще, но его лицо вдруг показалось мне совсем усталым и обессиленным. Я вспомнил, что сказал Бильбо Бэггинс Гэндальфу во «Властелине колец» — мы с Папашей тем днем как раз перечитывали этот отрывок. Старый хоббит сказал волшебнику: «Я устал, Гэндальф. Я как масло, которое намазали на слишком большой кусок хлеба».

Потом Криспо заговорил снова, на этот раз тихим, безжизненным голосом:

— Говорят, его призрак по-прежнему обитает в школе. Кое-кто видел его в часовне и старых корпусах вроде вашего, Мильтон. Блуждающий призрак ищет покоя, а может, пытается подсказать разгадку своей тайны… кто знает… сам я никогда не верил в такие вещи…

Мы вместе уставились на огонь — старик со множеством воспоминаний и историй и мальчик, которому пока нечего было вспоминать. Спустя некоторое время он повернулся ко мне и сказал:

— Слышал, тебя кличут Мальком. — Я кивнул и почувствовал, как кровь прилила к щекам. Он улыбнулся и сказал: — Меня тоже так называли. Я долго оставался ребенком.

Я взглянул на Криспо и попытался представить его мальчишкой, Мальком. Это было невозможно — он был слишком старый.

После очередной долгой паузы Криспо снова заговорил. На этот раз его взгляд не отрывался от пляшущих оранжевых языков, а голос казался странно далеким, словно такой голос был у него в молодости, а сейчас звучал будто сквозь толщу времен.

— Запомни, мальчик. Бог дал нам величайший дар из всех. Это не любовь, не здоровье и не красота и даже не жизнь. А выбор. Величайший Божий дар — это возможность выбирать.

Он посмотрел на меня недолго, а потом снова повернулся к огню. Старые часы пробили одиннадцать. Одиннадцать! Я вскочил с кресла и поблагодарил Криспо за гостеприимство. Старика совсем загипнотизировало пламя, и он кивнул, не глядя на меня. Я повернулся и пошел к двери. Когда я отворил ее, он окликнул меня:

— Приходи еще, мой маленький друг, мне еще так много нужно тебе рассказать.

Снова поблагодарив Криспо, я оставил его у камина. Было темно, и я вдруг поймал себя на мысли, что бегу к корпусу со всех ног, высматривая призрак Макартура.

14 марта, вторник

08.00. Представил Жиртресту полный отчет о вечере с Криспо. Он сказал, что я должен все рассказать нашей команде завтра вечером.

12.00. Объявление на доске:

Прослушивание в школьную пьесу: Смит, Винтер и Мильтон приглашаются в музыкальный класс в 17.00.

Ура! Нас осталось трое, кто же станет королем?

День прошел как в тумане. Я размечтался о том, как убиваю Винтера и Смита и получаю таким образом главную роль.

17.00. Три кандидата встретились у музыкального класса. Смит — высокий парень с наглым лицом и заносчивой манерой держаться. Он заявил, что прослушивание всего лишь фарс, потому что Викинг уже пообещал ему роль Оливера. Для первокурсника он на удивление высокомерен. (Одна ночь в нашей спальне стерла бы с его рыла эту самодовольную ухмылочку как пить дать.) Винтер — маленький, робкий, похож на девочку. У него светлые волосы, голубые глаза, и он очень похож на Оливера в моем представлении. У меня самого волосы темные, а глаза зеленые — вообще говоря, шансов у меня с такой внешностью маловато.

Викинг пригласил нас в оркестровую, где на табуреточке у пианино сидела его верная мисс Робертс. Мисс Робертс всегда добро улыбается и сморкается в розовый бумажный платочек — у нее аллергия.

— Итак, джентльмены, как мы видим, час икс настал. Не стану ходить вокруг да около. Одному из вас достанется роль Оливера. Вопрос на шестьдесят четыре миллиона долларов — кому? — Смит самодовольно ухмыльнулся и провел рукой по взъерошенным светлым волосам. Я уже начинаю его ненавидеть. Винтер явно нервничал, а глаза у него были как блюдца — с таким лицом он еще лучше подходил на роль. Бог знает, как выглядел я, но во рту у меня пересохло, и я весь вспотел.

В течение следующего часа мы пели беспрерывно. Иногда все вместе, иногда дуэтом или по отдельности. Мы пели самые разные песни разными голосами. Викинг даже заставил нас читать стихи и произносить монологи. Вскоре я понял, что голосок у Винтера так себе, хотя внешне он подходил идеально. Смиту было не занимать уверенности и апломба, но голос у него был средний. Я пел лучше всех, но был ни капли не похож на Оливера.

По пути в столовую Смит хвастался своими актерскими достижениями: он снялся в рекламе диетического маргарина, о котором мы с Винтером сроду не слыхали. Он еще раз заверил нас, что роль у него в кармане и вызвали нас лишь для того, чтобы определить, кому из нас — Винтеру или мне — достанется роль его лучшего друга. Когда мы уже подошли к столовой, долговязый парень, на вид которому было года двадцать три, подбежал к Смиту, двинул ему ногой под зад и приказал пойти и убраться в его комнате. Смит переменился на глазах. Весь его апломб куда-то исчез, и он превратился в хнычущего маленького слабака, спешащего вычистить комнату своего старосты. Жизнь снова показалась прекрасной!

15 марта, среда