Эрика - Марта Шрейн

Сзади колонны раздалось несколько выстрелов. Аделина вздрогнула. Охранник успокоил ее:

— Да не боись. Я тебя не выдам. Нравишься ты мне, хоть и немка. А что, баба и есть баба. Все нации одинаковые.

По колонне прошел шепот: «Убили роженицу и больного старика, они отстали». Аделина не верила услышанному: «Неужели я не сплю?» — спрашивала она себя. Подошел старший охранник. Сын тихо процедил сквозь зубы:

— Это ты убил беспомощных старика и бабу?

— Нет, охранник из тюрьмы. Он и там этим занимался. — И разозлившись, он прикрикнул на сына. — Ты слюни не распускай. Война идет, ты еще пороху не нюхал.

А потом посмотрел на Аделину и все понял.

— Не разводи шуры–муры и прочую любовь. Эта, небось, из недобитых, дворянских кровей. Я же вижу. Ты с ними запросто. Дело свое сделал и спокойно, налегке дальше иди. Ладно, я тебе мешать не буду.

Сыну стало, по–видимому, стыдно за слова отца, и он тихо сказал ему:

— Уйди, я прошу тебя.

Отец молча пошел проверять колонну.

Пришел жаркий июль. Люди валились от усталости. Сделали привал у речки. Разрешили разойтись и помыться, постирать кому что надо. Аделина обошла людей и велела запастись корнем солодки, который рос на берегу в изобилии, чтобы не умереть с голоду.

— Кроме сухарей ничего не есть, — сказала она им, — и временно не пить никакой воды, пока чистая не появится.

В это время отец стал звать сына к костру, откуда вкусно пахло тушенкой.

— Степка! — кричал он. — Долго тебя еще ждать?!

Степан вприпрыжку побежал к костру и угодил в густо поросшую травой яму. Закричал.

— Что ты тут лежишь? — подошел отец.

— Да что–то с ногой. Встать больно.

Отец испугался. — Смотри, подумают: членовредительство, и расстеляют тебя. Время суровое. Может, вывихнул? Дай потяну.

— Ой! — взвыл сын. — Врачиху позови.

— Врачиха! — закричал отец, и за ним все повторили:

— Врачиху зовут, врачиху.

— Что же сделают с ней? — тревожились люди, пока по рядам не пронеслось: «Ногу молодой охранник повредил».

Аделина подошла, осмотрела ногу и сказала:

— Открытый перелом. Его в больницу надо.

— Какую больницу? — закричал отец. — Сама лечить будешь. Не вылечишь — застрелю самолично.

Аделина наложила шину.

— Ничего, — успокаивал сына отец, — костыли тебе смастерю замечательные. А пока нести будут. В больницу нельзя. Отстанешь от меня, вылечат — и сразу на фронт попадешь. Ты рохля. Тебя сразу убьют. Чтоб выжить, надо зверем быть. У нас, слава Богу, своя врачиха есть. А когда на место придем, сдадим немцев, скажем, что гонялся за беглыми. Они ногу повредили тебе. Еще и орден дадут. Но в больницу сейчас нельзя. И чего это кости у тебя такие слабые? И в детстве всегда болел, — продолжал ворчать отец.

Но Аделина сказала:

— Опасно ему в дороге. Может быть заражение крови и столбняк.

— На то ты и врач. Вот и лечи, чтобы не было заражения.

— Чтобы лечить, нужны лекарства, я должна укол ему сделать, — сказала она в надежде, что по дороге отец Степана раздобудет лекарство в какой–нибудь аптеке.

— Придем в населенный пункт, поведу тебя в больницу или аптеку, возьмешь все, что надо, но сына мне спаси. Тогда и сама жить останешься.

Ночевать в село не заходили. Но охранник нашел дом аптекаря и велел тому открыть аптеку. Аделина искала нужные лекарства, шприцы и укладывала их в сумку. Нашла лекарства от дизентерии, бинты, брала все, что попадалось под руку, вплоть до витаминов. Набила до отказа еще одну сумку ватой. Возвратившись назад, прокипятила на костре шприцы и обколола Степану ногу. Он перестал стонать, успокоился, и она отошла от него. Но Степан крикнул ей:

— Эй, Аделина! Шинель возьмите. А то земля уже холодная. Еще простудитесь. Кто тогда меня лечить будет?

Отец кинул ей шинель. Небо было чистым и звездным, и Аделина просто валилась от усталости, но спать не могла. Так и стояла в глазах привязанная к шифоньеру, как козленок, плачущая маленькая дочка. Она достала снотворное из припасов и проглотила сразу две таблетки. Скоро небо и звезды закружились в хороводе, и она провалилась в глубокий сон.

На рассвете ее разбудил старый охранник: — Ну–ка, иди посмотри парня, пока не двинулись вперед. Кажись, у него температура.

Аделина поставила Степану градусник. Температура была нормальная. Нога была в том же состоянии. Когда отец успокоился и ушел, она сказала:

— Я рядом с носилками пойду. А сейчас пойду знакомых навещу. Ты не переживай.

— Приходи быстрей, — попросил Степан.

Аделина уже несколько недель шла босиком по дорожной мягкой и теплой пыли. Но все равно с непривычки разбила ноги в кровь. Единственные дорожные туфли давно порвались. В сумке за спиной лежали две пары красивых туфель на высоких каблучках, тонкое нижнее белье, шелковые чулки и модные платья, какие носили только в столице. Все это Аделина берегла до прихода на место. Война войной, со всеми ее тяготами и страхом за будущее, но начальство — мужчины. И она думала: «Оденусь получше, понравлюсь, помягче со мной поступят. Определят куда–нибудь в больницу. Врачи всегда нужны. Боже мой! Хотелось нарядами перед подругой похвалиться, а выходит, моя одежда и внешность должны мне помочь выжить, выжить ради ребенка. Сколько продлится война? Месяцев шесть? Когда нас отпустят по домам? Похоже, дела на фронте неважные. Все хуже обращаются с немецкими женщинами в колонне».

Степан посмотрел на ее сбитые ноги и сказал: — У тебя для твоего роста ножка маленькая. А то обула бы мои ботинки. Я буду рад. Все равно меня несут. А обмотками, как портянками, ступню обмотай, тогда они тебе как раз будут.

Аделина взяла ботинки и на первой же остановке постирала обмотки, высушила их, помыла ноги, обмоталась ими и пошла по дороге в ботинках сорок второго размера.

На привале она оставила Степана и пошла к людям.

Нашла беременную женщину и сунула ей в руку флакончик с витаминами.

— Я не дойду, меня расстреляют, и я не узнаю, что такое быть матерью, а мой ребенок не увидит света, — пожаловалась та в отчаянии и страхе Аделине.

Аделина пыталась успокоить ее:

— Держись, милая, держись. Надо надеяться! Извини, я должна к другим идти.

У одной из женщин на руках от голода умирал младенец. Ему уже нельзя было помочь. Другая, как упала, так и лежала в бреду. Аделина оглянулась вокруг. Бледные, голодные дети и умирающие старики.

«Как им помочь? — лихорадочно думала Аделина. — Попросить еды для них у Степана? Он, кажется, влюбился в меня». Она быстро раздала женщинам таблетки от дизентерии и детям по несколько витаминов. Люди скучились вокруг нее. Совсем рядом гортанным голосом закричал охранник: «Не собираться вместе! Стрелять буду!» Все тут же попадали на землю, и только Аделина осталась растерянно стоять. Охранник закричал на нее с акцентом: «Что стоиш, шпионский сволош. Иды, больной лэчи. Тэбя потом застрелю. Живы пока».

Еще через день пришли на какую–то железнодорожную станцию. Их погрузили в товарные вагоны и закрыли, ничего не объяснив.

Аделина ехала в вагоне для охраны. Она могла выходить на остановках, но другие вагоны в течение трех дней никто не открывал. только потом из них вынесли умерших, разрешили людям набрать воды, и снова поехали.

Через неделю людей выгрузили из вагонов в степи. Аделина обнаружила в колонне много незнакомых людей, а многих прежних не нашла, в том числе маленьких детей и ее знакомую беременную женщину. И она подумала: «Если бы я взяла Эрику с собой, нас бы тоже уже не было в живых».

* * *

Прошло два месяца. От голода и нестерпимой жары колонна, в которую все время вливались другие депортированные, на глазах таяла. Хоронили прямо в ямах у дороги, разравнивая глинистую землю. Аделину, как врача не приглашали освидетельствовать мертвых, и она была уверена, что хотя некоторые из них еще дышат, их хоронят вместе с мертвыми. Она шла рядом с носилками, которые по очереди несли солдаты охраны. От них и от Степана шел густой запах мужского пота. Ее начинало подташнивать. Да и самой ей безумно хотелось вымыться. Наконец, не выдержав, на очередной остановке она сказала Степану:

— Пусть солдаты принесут колодезную воду, выкупают тебя и сами помоются, а то запах идет нехороший.

— Нет! — испугался парень. — Я не буду при тебе раздеваться.

Аделина уже чувствовала свою власть над ним и спросила:

— А я? Ты подумал обо мне? Не могу я, врач, неделями не мыться. Ты хочешь, чтобы мое тело покрылось болячками? Смотри, какая у меня нежная кожа! — она завернула рукав.

— Я еще не видел такой белой кожи! — проговорил пораженный Степан

— Ну вот, я не привыкла грязной ходить. Я тоже не привыкла раздеваться при всех, буду мыться прямо в платье: жара такая, что быстро обсохну.