Целитель 11 (СИ) - Большаков Валерий Петрович

Тот же день, позже

Москва, проспект Калинина

Я вышел из метро, чуть прихрамывая, но все равно, это куда лучше, чем ковылять с палочкой. Звездная внешность обеспечивала улыбки девушек, но зачем мне их жалостливые взгляды?

Хотя сейчас более-менее нормально. Боли миновали. В первую неделю я не мог разогнуть ноги в коленях, связки будто усохли, но ничего, разработал потихоньку.

Больше внимания требовали пролежни. Язвы на щиколотках я залечил, спасибо Сухову. А то сидеть мог, лишь подкладывая под зад надувной круг, но и эта неприятность миновала. Остался самый неприятный шрам на темечке, похожий на лысинку — тонкая розовая кожица затянула скальп, и волосы там не росли.

Я усмехнулся. Конечно, плешка для красавчика невыносима, но пережить можно. Пере-жить. Улавливаешь, звезда экрана? Коса смахнула всего лишь клочок шевелюры, но ты-то жив! И цел! Оба глаза лупают, обе ноги топают, обе руки хлопают в ладоши…

«Радуйся, придурок!»

Я с удовольствием измерил взглядом этажи высоток, выстроившихся вдоль проспекта. Утренний морозец скатился до нуля, а небо расчистилось от надоевших туч — в холодной синеве плескалось негреющее солнце. Картинка!

Прибавив шагу, я вышел к роддому имени Грауэрмана, серому четырехэтажному зданию. Обещал же своему «пузатику», что попадет именно сюда!

Второй день Рита лежала там, регулярно отзваниваясь, утром и вечером. Она бы и чаще болтала со мной, и дольше, но суровые медики отобрали у нее радиофон — санитария и гигиена прежде всего…

Я переступил порог соседнего дома в два этажа, обжитого врачами, и обратился к дежурной:

— А свидеться тут можно?

— Какая палата? — отрывисто поинтересовалась врачиня.

— Вторая.

— Фамилия?

— Гарина… Э-э… Жилина!

— К Жилиной нельзя!

— Ну, хоть глянуть… — заныл я, льстиво сгибаясь.

— Ладно, — буркнула медичка, и грозно воздела перст. — В халате! Дверь не открывать, с роженицей не разговаривать!

Моя голова чуть не отвалилась, усиленно кивая.

Накинув халат, я дисциплинированно поднялся на второй этаж, и по переходу попал в роддом. Тутошняя медсестра тут же увязалась за мной, и зорко следила, чтобы посетитель мужеска полу не разводил антисанитарию.

— Подождите, я вас запишу! — она открыла пухлую, потрепанную тетрадь. — Полностью фамилия, имя…

— Жилин, Иван Федорович.

— А вы ей кто?

— Муж, — одним гнусным слогом я разбил девичьи мечты.

Дверь в палату сквозила чистым стеклом, и я разглядел Риту. Нет, вовсе не перепуганную и не тоскующую — она лежала поверх одеяла, в просторном больничном халате, и листала журнал «Крестьянка». Ножки в коротких белых носочках вытягивались из-под полы, и вяло пошевеливали пальчиками.

Задумавшись, девушка опустила периодическое издание, тут же замечая меня. Обрадовалась, заулыбалась, а уж как я изображал счастье — челюсти заболели. Пересахарил, конечно, но позитива добавил.

Как мы с Ритой объяснялись знаками и жестами — это отдельная тема. Медсестричка сдалась первой — зафыркала, не в силах удержать смех, и убежала на пост. А я еще минут пять постоял, рисуя пальцем на стекле сердечки, пока громкое сестринское «Хм!» не достигло моего слуха.

Усиленно помахав на прощанье, я вербально сказал постовой:

— До свиданья!

Девушка знойно улыбнулась, тревожа сердце захожего симпатяги.

— До свида-анья, Иван… Федорович! — сладко затянула она.

— Нет уж, — буркнул я, шагая по переходу. — Если б я был султан, был бы холостой! Переживай теперь за главную жену…

Похоже, за время комы я отвык работать. Больничный не в счет. Хожу себе, гуляю… Прогуливаю… Даже не звонил в лабораторию. Киврин сам со мною связался, бодро доложил об успехах. «Ага» — сказал я, и продолжил валяться с томиком Хемингуэя…

В гулких залах «Новоарбатского» рассеянность покинула меня. Надо было запастись хлебом насущным. «Орловским», по шестнадцать копеек буханка, а заодно и колбасой насущной, и сыром, и навагой для Коши. Кто нас еще накормит? Всё сам, всё сам…

Молоденькая продавщица свесила мне полкило «Российского», столько же «Докторской», завернула все в серую бумагу, бойко защелкала костяшками счетов, и начеркала карандашом на обертке, озвучив сумму неожиданно грудным голосом:

— Два семьдесят в кассу.

Кассирша продолбила закаленными пальцами по тугим клавишам, и гремящий аппарат высунул чек с чернильными цифрами, будто язык показал. Полная женская рука безжалостно оторвала его, и протянула мне.

— Следующий!

Надо же, даже не глянула на красна молодца! В нахлобученном белом колпаке, обжимавшим пергидрольную челку, кассирша смотрела в пространство скучающим взглядом, терпеливым, как у буренки.

Набив продуктами модный пластиковый пакет из-под джинсов «Аврора», я поднялся в кафе. Пюре с парой зажаристых биточков, да с хрустящими огурчиками пошло впрок — меня настигло благодушие.

Вообще-то, у меня жена на сносях, и я, по идее, должен переживать, но вот, не переживалось как-то. Даже обычную свою мантру — «Всё будет хорошо» — твердить не пришлось. Я точно знал, что с Ритой ничего не случится. Единственная неприятность заключалась в том, что роды начнутся ночью — завтра или послезавтра.

Неспешно выхлебав чай с рогаликом, я продолжил свой «шопинг». Купил лезвий «Шик», пену «Флорена», и задержался у стеллажа, заставленного телевизорами. «Рубин», «Рекорд», «Горизонт», «Тесла», «Колормат»…

На всех экранах цвела одна и та же картинка — парад на площади в центре Варшавы, перед Дворцом Культуры и Науки. Поза-позавчерашняя трансляция. В записи, наверное.

Наши заняли Варшаву недели две назад. Наводили порядок, переселяли виновных из правительственных кабинетов в тюремные камеры, а Эрих Хонеккер, по слухам, предложил устроить парад в честь победы над «американскими наймитами».

Там и кантемировцы прошлись, и немцы, и те части Войска Польского, что заняли сторону СССР и ГДР. Мне вся эта парадная суета живо интересовала, ведь, пока все смотрели сводки с фронта, я в коме валялся.

Громкость у теликов была приглушена, но хор Игорей Кирилловых за кадром звучал ясно:

—…Как заявил Генеральный секретарь ЦК КПСС Петр Миронович Машеров, нам удалось бы избежать многих жертв, если бы преступный варшавский режим не был поддержан США и послушной им НАТО. Ведь только за последнюю декаду прошлого года были потоплены военные транспорты «Форт-Грандж», «Шаста», «Санта-Барбара» и «Кобург», а это тысячи и тысячи тонн мин, снарядов, ракет и бомб! Но вот, перед самым Новым годом, военные порты в Гдыне и Свиноуйсце были заняты войсками ГДР, а над Данцигом, бывшим Гданьском, зареял восточно-германский флаг…

На экране разворачивалось красочное действо — объятый пламенем американский транспорт «Килауэа» плавно ложился на борт, погружаясь в пар и дым, в холодную свинцовую воду Гданьского залива…

…Серые «Старлифтеры» вылетали в Польшу ежедневно, перетаскивая боеприпасы из Дании. Их «снимали» перехватчики Восточной Польши или зенитчики. Вот изящная С-125 срывается с пусковой, пуша «лисий хвост» факела, и высоко-высоко «накалывает» транспортник — вспухает серебристо-белое облачко разрыва. А вот пилоты в дурацких конфедератках уныло рассматривают переброшенные «Ягуары» — истребители чудом уцелели, прорывая ПВО, фюзеляжи сквозят пробоинами…

Меня порадовало отсутствие наших генералов на первых ролях — по центральной варшавской площади вышагивали «правильные» поляки, да немцы, а Северной группы войск и не видать. Правильно, так и надо. На то она и прокси-война, чтобы своих не терять. Зато теперь вся Восточная Пруссия — наша. Калининградская область выросла вдвое, раздвинувшись до самого Эльблонга. Плюс Белосток… Нормально. Хороший ответ на вопрос: «За что боролись⁈»

Да и «осси», небось, радуются — Силезию вернули с Померанией! Плюс Данциг…

Переложив пакет в левую руку, я зашагал к переходу — «Дом книги» притягивал меня неудержимо…