Знаменитые случаи из практики психоанализа - Гарольд Гринвальд

— Показывает, — сказал я, — если, конечно, это искренне.

— Черт возьми! — возмутилась она. — Вы называете меня ненасытной; но ведь это вы все находите неудовлетворительным. Ну, ничего. Я вам еще покажу.

Она закурила еще одну сигарету и некоторое время молчала. Вполне естественно, что мой скептицизм слегка пошатнул ее уверенность в себе, что входило в мои намерения, поскольку я знал по опыту, как крепка в ней привычка высказывать заранее заготовленные, полуаналитические формулировки, которые были сознательно направлены на то, чтобы произвести на меня впечатление или ввести меня в заблуждение. Я как раз размышлял о том, насколько целесообразно придерживаться затронутой ею темы, чтобы, таким образом, понять ее действительные цели в отношении этого нового знакомства, когда она опять заговорила.

— Так или иначе, — сказала она, — я не об этом сегодня собиралась говорить. Мне приснился сон... Рассказывать вам об этом?

Я знаю, что пациент начинает вести себя так, когда хочет рассказать сновидение — т. е. сначала сам предлагает, а затем останавливается, ожидая, что его попросят; дразняще помахивает им перед глазами аналитика как соблазнительным плодом, но требует, чтобы за ним протянули руку — психоаналитику следует быть очень внимательным. Такой способ представления сновидения как бы сигнализирует об особом значении сновидения, и можно предвидеть, что в нем содержится некий чрезвычайно важный ключ к неврозу пациента. Бессознательно пациент тоже «знает» об этом и, прибегая к такой необычной форме общения, он неявно выражает особую ценность этого сновидения для него. Более того, привлекая внимание таким образом, он предлагает сновидение как нечто гораздо более значительное, чем просто сновидение, так словно бы он капитулирует и собирается сдать всю территорию функционирования невроза. Это «рассказать вам об этом?» выдает недостаток у него решимости отказаться от невроза, который приносил ему удовлетворение: он хочет авансом получить гарантии того, что эта жертва не будет бесполезной, что аналитик оценит ее (и одарит пациента за это своей любовью) и что он (пациент) получит не меньшее удовлетворение от новых, более здоровых процессов, которые придут на смену старым. По этой причине аналитик должен очень осторожно протянуть руку к предлагаемому искусительному плоду, ибо схватить его — значило бы ограбить пациента, лишить его первого шага к ответственной самостоятельности и обречь себя на сделки и обещания, которые он не вправе давать.

Поэтому когда Лора предложила мне этот дар — свое сновидение — я, хотя мне чрезвычайно не терпелось его услышать, ответил ей уклончивым, но всегда находящимся наготове напоминаем «главного правила»:

— Вы получили инструкцию всегда говорить все, что приходит вам в голову во время наших бесед. И если вы думаете о сновидении, расскажите его.

— Ладно, — сказала она, — вот, что мне снилось... Я находилась в каком-то зале, который напоминал танцевальный, но я знала, что на самом деле это была больница. Ко мне подошел мужчина и сказал мне, чтобы я разделась и сняла всю свою одежду. Он собирался произвести гинекологический осмотр. Я сделала так, как он мне сказал, но мне было очень страшно. Пока я раздевалась, я видела, что он что-то делает с женщиной в другом конце помещения. Она то ли сидела, то ли лежала в какой-то забавной штуковине с кучей всяческих рычагов, блоков и механизмов. Я знала, что следующей была я, что мне тоже придется усесться туда для того, чтобы он меня осмотрел. Неожиданно он произнес мое имя, и я почувствовала, что бегу к нему. Стул или стол — не знаю, что это было — был пуст, и он велел мне забираться туда. Но я отказалась и начала плакать. Тут пошел дождь — крупными каплями. Он толкнул меня на пол и развел ноги для осмотра. Но я перевернулась на живот и начала кричать. В крике я и проснулась.

После своего рассказа Лора спокойно легла на кушетку, закрыла глаза и скрестила руки на груди.

— Ну, — сказала она после короткого выжидательного молчания, — что же это означает?

— Лора, — укоризненно сказал я, — вы не знаете, что для того, чтобы мы смогли понять, нужны ассоциации.

— Первое, о чем я думаю, — это Бен, — начала она. — Вы знаете, он работает в университете. Мне кажется, что доктор, который мне снился... а может быть, это были вы. В любом случае, кто бы это ни был, я бы не позволила ему меня осмотреть.

— Почему нет?

— Я всегда боялась врачей... боялась, что они могут причинить мне боль.

— Как они могут причинить вам боль?

— Не знаю. Может быть, уколоть меня иглой. Это звучит несерьезно. Я никогда не думала об этом. Когда я иду к дантисту, я не возражаю против иглы, но с врачом совсем другое дело... (Тут я заметил, что пальцами она крепко сжала локти, при этом большими пальцами нервно поглаживая локти изнутри.) Я просто дрожу, когда представляю, что мне делают укол в вену. Я всегда боялась, что врач что-то мне сделает.

— А такое когда-нибудь случалось?

Она кивнула.

— Однажды, в колледже, при анализе крови. Я потеряла сознание.

— А что с гинекологическим осмотром?

— Меня никогда не осматривал гинеколог. Я даже думать не могу об этом, что кто-то будет шуровать внутри меня. — Снова молчание. Затем она сказала: — О! Это же секс. Я боюсь секса. Врач в сновидении все-таки Бен. Он хочет меня, но я пугаюсь и отворачиваюсь от него. Вот в чем дело... На следующий вечер после концерта он приходил ко мне домой. Я сделала для нас кофе, и мы сидели и разговаривали. Было так хорошо, спокойно — никого, кроме нас. Затем он попытался заигрывать. Мне это нравилось до тех пор, пока он не стал домогаться сношения. Тут я его остановила. Я не могла повести себя иначе, мне стало просто страшно. Он, наверное, думает, что я девственница или что он мне безразличен. Но ведь дело не в том. Я люблю его и хочу, чтобы он любил меня. Вот почему мне сейчас так нужна ваша помощь, доктор Линднер...

— Но ведь ты занималась любовью с другими мужчинами, — напомнил я ей.

— Да, — сказала она, теперь уже всхлипывая, — но это уже было просто последнее средство для того, чтобы удержать их немного подольше. Если вы помните, у меня всего несколько раз было по-настоящему. В большинстве случаев я занималась любовью с мужчиной, чтобы дать ему какое-то удовлетворение. Но я бы сделала все что угодно, чтобы не позволить ему войти в меня, вставить в меня... мне кажется, это как игла.

— Но почему, Лора?

— Я не знаю, — закричала она. — Не знаю. Скажите вы мне об этом.

— Я думаю, что тебе об этом скажет сновидение.

— То сновидение, которое я вам только что рассказала?

— Да... В нем было еще кое-что, о чем ты не размышляла. Что тебе приходит в голову, когда ты думаешь о другой женщине из сновидения, о женщине, которую осматривал врач?

— Эта штуковина, в которой она сидела, — воскликнула Лора. — Она была похожа на... на кресло на колесах — кресло, в котором ездила моя мать. Правильно?

— Очень может быть, — сказал я.

— Но почему же он осматривал ее? Что это может означать?

— Подумай о том, что такой осмотр означает для тебя.

— Секс, — сказала она. — Половое сношение — вот что это означает. Так вот, что это означает — я поняла! Из-за полового сношения моя мать оказалась в кресле. Это парализовало ее. И я боялась, что то же самое случится со мной, и поэтому избегала этого... Но откуда у меня появилась эта дурацкая идея?

Как и множество подобных «идей», живущих в нас, эта родилась в Лоре задолго до того, как она достигла возраста, в котором могла думать самостоятельно. Это представление возникло из того чувства ужаса, которое она испытала, разбуженная посреди ночи таинственным шумом, исходившим от ее родителей, страстно предававшихся любви, когда Лора была неспособна понять, что эти звуки означали. Она не могла также понять вследствие напряженного климата ненависти, непрерывной вражды между ее родителями; вот почему эти звуки, стоны, вскрики, это «Майк, мне больно», эти возмущения и даже смех заронили в ней страх перед половыми отношениями, перед жестокой животностью и болью. И когда ее мать поразил недуг, естественным образом ассоциации перебросили мостик между таинственной драмой, которая разыгрывалась, когда она спала, и которая иногда будила ее, и тем ужасным финалом, приковавшим ее мать к креслу.

Я объяснил это Лоре, пользуясь материалом, уже добытым с помощью анализа. Для нее эта интерпретация оказалась поистине прозрением. Хотя нам это может показаться очевидным, для Лоры, которая в глубине всячески сопротивлялась этому, это было полной неожиданностью. Только встав с кушетки, она почти сразу же почувствовала значительное облегчение от давления тех чувств, которые мучили ее до этого дня. Сознание того, что половая жизнь невозможна для нее, что она физически создана так, что радости любви для нее навсегда закрыты, чувство неудовлетворенности собой и многообразные мысли и переживания, вращавшиеся вокруг центральной темы сексуальных отношений — все это исчезло, словно растаяв в воздухе.