Зеленый храм - Эрве Базен

— Невозможно внушить этим людям, что мы, работающие в бригаде поиска, хотим помочь им, а вовсе не преследовать их! Невозможно влезть и в шкуру исчезнувших! Когда удается их найти, они защищают свою тайну, как девица свою невинность.

Наша сдержанность на него как будто не действует. Он продолжает, путая жанры:

— Но опыт научил меня, что в обоих случаях следует настаивать. Для преступника самое трудное не убить, а скрыть тело жертвы. Для исчезнувшего нет ничего проще, чем скрыться; ставя себя в затруднительное положение, вопреки самому себе, никогда себя не покидающим, эти люди, к счастью для нас, плохо забывают… У нас есть все его приметы, образец его почерка, и без ведома мосье мы записали его голос. До скорой встречи! Когда я вернусь, это будет значить, что я нашел.

Двадцать минут третьего. Нам как раз хватило времени, чтобы вернуться, пообедать, вымыть посуду. Звонят. Сочтя, что он и так намаялся, я предложил перенести визит врача. «Нет, — сказал наш друг, — я знаю его, он не из любопытных». Вид у него раскованный, в конечном счете он доволен своим утром, и с легкой иронией, приподнимающей левый уголок губ, он тотчас же добавляет: «Нелюбопытный, но не равнодушный». Клер, настроенная против, не пошевельнулась. Дверь врачу пошел открывать я, у Лансело в руках его вечный саквояж.

— Договоримся, — тихо произносит он. — Я не могу выписать ни листок по уходу, ни, если в том имеется необходимость, рецепт, так как у него нет имени. У вас же есть определенное социальное положение, поэтому больным будете вы, по доверенности.

Он тихонько хихикает и прикладывает ладонь к губам.

— Я было подумал признать вас «сердечником», добиться для вас желтой карты и избавить вас от внесения налога. Но это было бы слишком.

XVI

Уже три недели. На последнем ноябрьском совете я должен был осадить очень агрессивного Вилоржея, считающего, что теперь становится затруднительным отказать в иске больнице, имея имя и адрес. Пытаясь взбудоражить моих коллег денежной проблемой, он дошел до того, что заявил:

— Ав случае переписи населения? А в случае пересмотра выборных листов?.. Мы окажемся в ложном положении.

— Вы оспариваете решение правосудия, мосье мэр? Этот аргумент, как и обращение на «вы», сбили его с

толку. Но на совете в субботу девятого ноября, сразу после полудня, в ходе горячей дискуссии о том, где сперва надо вычистить канавы — на той или другой сельской дороге, фермер Берто, весьма заитересованный в том, чтобы они начали с четвертой секции (то есть его), выложил на стол «Л'Уэст репюбликэн»:

— Это правда, мосье директор?.. «Неизвестный в Лагрэри, которого не видели вот уже две недели, отказывается от пятидесяти тысяч франков, предложенных ему еженедельником за то, чтобы он поделился своими впечатлениями об одиночестве».

В отчаянии от того, что об этом узнали, я не смог не согласиться.

— Жаль, — сказал помощник мэра Бье. — Он мог оплатить долги.

Я рассердился:

— Прежде всего у него нет долгов. Его подстрелили в этих краях, пусть виновные и платят. И потом, будем серьезны: надо быть совершенно безмозглыми, чтобы подумать, будто этот парень способен продать свою тайну. Ничего не говорить, не раскрывать себя, ничего не иметь — вот и все его притязание.

— Дело нетрудное, — сказал Вилоржей.

— Так попробуй! Каждый из нас к этому приходит, но в основном когда уже мертв.

Довольный собою, я быстрым шагом отправился домой, — небо было холодное, солнце освещало лишь тротуар напротив, оставляя мою сторону в тени; и что же я увидел, когда пришел, через окно кухни? Бьюсь об заклад — не угадаете. На известковой стене пристройки, — целиком освещенной солнцем, — на глазах изумленного Леонара, мосье Тридцать, первым движением которого, когда мы его встретили на Болотище, было бросить в воду свои часы, рисовал солнечные часы. Пусть выбрасывают часы, предмет мудреный и ультрасовременный! Пусть забывают о времени, тут нет проблемы. Но чтобы показать, что он способен обойтись без старинных часов с маятником, стоявших в зале, как и без современных часов на батарейках, что висят на кухне, наш друг принялся воссоздавать циферблат без стрелок, такой же старый, как водяные или песочные часы, и, чтобы можно было свободно пользоваться обеими руками, он спокойно сел на табурет для мытья окон и пояснял Леонару:

— Если ты станешь в течение всего года отмечать, как падает тень от какого-нибудь дерева, ты в конце концов научишься определять час и время года. Но здесь все более точно. Дай-ка мне клещи, дружок.

Не то же ли самое делал я для детей в течение двадцати лет, рисуя на стене школы? Известно, что, зафиксировав гномон, надо наклонить его таким образом, чтобы он составил со стеной дополнительный угол местной широты. Так как мы живем на сорок восьмой параллели, угол равен для нас сорока двум градусам (девяносто минус сорок восемь). Остается только отклонить гномон в том же северном направлении, что и подвешенную к нему нитку с грузом, чтобы она была параллельна земной оси. Тень от него сможет изменяться в длину, не меняя направления. Так как эта работа, выше понимания Леонара, заканчивалась с помощью транспортира и всяких мелких инструментов, извлеченных по просьбе Леонара из моего железного ящика с двумя отделениями, изобретатель заметил меня и окликнул:

— Вы видели? Нам остается только дожидаться солнцестояния двадцать первого числа, чтобы отметить кистью часы, если будет ясная погода.

— Тем более что будут звонить часы на колокольне! — заметил я простодушно, закрывая окно.

Можно было с уверенностью сказать, что это мастер на все руки. Я уже видел, как он затачивал лопасть на мельничном жернове: не делая зазубрин и так, чтобs не было синевы. Я слышал, как он считал, а я в это время наполнял землею с вересковой пустоши противоизвестковый ров, чтобы посадить рододендрон: «Четырнадцать лопат на тачку, четырнадцать тачек на кубический метр», — словно он был мастером на стройке.

Но он не смог бы работать только руками, только головой. Поначалу меня ввела в заблуждение его осанка. Его манера держать себя и сейчас иногда ставит меня в тупик. Несгибаемый человек. Никогда не положит ногу на ногу. Сидя, он не скрещивает ступни.

— Он как накрахмаленный, — говорит Клер. Однако ему не чуждо чувство юмора: если даже

иногда он хочет заставить себя слушать, случается, что он попросту дурачится. За двадцать дней нельзя глубоко узнать человека, даже если он ваш сотрапезник. Но можно представить себе, чем он не является. Наш гость, хоть с виду и серьезный, не производит впечатления отчаявшегося. Присутствия духа он не потерял. Во всяком случае, у него нет амнезии, о которой говорила мадам Салуинэ. Широта его познаний, его удивительная музыкальная память свидетельствуют об обратном. Это не тот человек, что ищет себя, скорее он себя изобретает, после того как отказался от себя такого, каким был. Он умерен в еде, пьет только воду, ест салат без масла и уксуса, не притрагивается ни к пирожным, ни к другим сладостям. И не смотрится в зеркало, словно он решил не узнавать себя такого, каким был; когда он проходит мимо зеркала в передней, он отворачивается. Он не слишком велеречив. Но его молчание не отталкивает, а, наоборот, притягивает и, сознательно прерываемое, придает еще больше веса тому, что он говорит. В нем смирения не больше, чем тщеславия (по виду), и он, конечно, не страдает комплексом сфинкса, в чем его заподозрил хроникер из «Пуэн де вю». Он, по всему, лишен честолюбия, он не прикидывает, как лучше, и не заботится о завтрашнем дне; он сдержан, он неусыпно следит за собой, он, что правда, то правда, любит держаться в тени.

Я полагаю, любопытство быстро насыщается, поскольку его удовлетворяют, и предпочтительнее, чтобы наш друг стал человеком без имени нашей деревни, как Беррон — однорукий человек нашей деревни, а Мерендо — колченогий человек нашей деревни; а потому я попытался выводить нашего друга на улицу для коротких прогулок, имеющих целью его перевоспитание. Но мне пришлось от них отказаться. На улице, под взглядами соседей, его торс становился неподвижным, как у статуи, и ноги, неся на себе тяжесть всего тела, путались в тростях, — он только что не падал, а вот на дорожке скромной садовой аллейки он двигался совершенно свободно, как человек выздоравливающий.

Он не придает, — на это указывает все, — никакого значения собственности, если только речь не идет о самом насущном, и его участие к Леонару, свидетелями которого мы сейчас были, говорит о том, что для него большая радость сравняться с ребенком. Любопытный факт, штрих к его портрету: увидев, что течет кран в умывальнике, он сказал: «Не стоит из-за этого вызывать водопроводчика», — и починил кран сам, но постоянная работа, которая приносила бы доход, его не увлекает: Клер, переплетающей книги, он помогает лишь изредка. Несмотря на трудности передвижения, он ходит туда-сюда: чувствуется, что ему не хватает пространства, ему мешают перегородки, мебель, разные безделушки, ковры, покрывающие паркет, занавески на окнах, светильники на потолке. Он никогда не читает газет, но проявляет интерес к восьми полкам моей библиотеки, где половина книг — по ботанике и зоологии: так, я увидел однажды, как он читает книгу об эволюции моллюсков, американский труд, который, насколько мне известно, никогда не был переведен на французский, и, быть может, его вдохновляли в нем лишь превосходные иллюстрации.