Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество - Игорь Кокарев

Сын профессора пушкиноведа Бориса Соломоновича, с которым мы проводили первую социлогическую конференцию в Союзе кинематографистов и с которым дружила Клара, Миша бывал у нас, когда приезжал из Ленинграда. Он выглядел вызывающе, с длинными волосами, в длинном до пят пальто, всегда неразговорчивый и как бы стеснительный. Чувствовалось, что он пребывает во внутренней эмиграции со своей диссертацией про трубадуров средневековья. Вскоре он исчезнет, и только спустя много лет я узнаю, что Миша попал в лагеря на семь лет за хранение диссидентской литературы.

В душе я ему завидовал. Другой вопрос, хватило бы у меня смелости и отчаяния, чтобы вот так демонстративно порвать с системой, уйти в дворники. Впрочем, наверное, не в смелости дело. Совесть от меня этого не требовала. Казалось, что после ХХ съезда система обновилась и трансформировалась. Реформы Косыгина, введение хозрасчета… Хотелось участвовать. А в дворниках какое участие? «Мастера и Маргариту» я не напишу. Так и буду подметать улицу? Кому нужен мой протест, мое индивидуальное самосожжение? Скорее всего самой системе. Уберут, как мусор, и заметут следы.

А так хоть что-то да сделаю полезного… Провели же первую за тридцать лет социологическую конференцию? Еще и книжку напишу, которую признают «идеологической диверсией». И спектакль о Высоцком поставлю, за который как раз и получу персональное партийное дело. Так что не очень уж я и отмалчиваюсь… И упрекать себя в покорности из-за трусости нет оснований.

Хотелось только знать, много ли вокруг таких же скрытых, легальных диссидентов? Казалось, что все должны думать и чувствовать так же, как я. Но поди, проверь. Во всяком случае в толщу массового, народного сознания критические мысли, кажется, не прорастали. Народная мудрость не давала о себе знать. Грань между диссидентам и остальным обществом была очерчена уголовным кодексом. Грани между легальными критиками «зрелого социализма» и приспособившимися к нему и получающими блага от него было уже не различить. Идеология дряхлела, в коммунизм – вот-вот буквально на днях – никто не верил, разговоры на кухне становились питательной средой перемен.

Но страной по-прежнему управляла «совесть и честь нашей эпохи» и всякое отступление от догматов социализма и программ партии каралось. Тормозила партия развитие общества. Это я уже понимал. И завал себе вопрос, почему? Выполнялись указания отправлять фильмы на полку, не печатать рукописи, давить бульдозером художественные выставки. Хрущев топал ногами на осмелевшую интеллигенцию и напоминал, кто в доме хозяин. Да так грубо, что тонкая поэтическая душа Маргариты Алигер не выдержала. Она расплакалась. Об этом рассказывал ТНХ, он тоже был на той встрече Хрущева с интеллигенцией. Он не плакал…

Если бы «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана вышла бы когда она была написана, если бы «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург, «Доктор Живаго» Пастернака были вовремя прочитаны не только диссидентами, еще было бы время очнуться, хоть что-то переосмыслить. И может быть, перемены в стране произошли бы раньше и стали бы они необратимыми. Но КПСС изуверски укорачивала художников, вырывала огромные куски из общественного сознания, замораживала коллективный разум народа, давя свободную мысль, как те сочные волжские помидоры, выращенные в парниках на частном огороде, которые будет давить бульдозер даже в 80-х по наводке горкома КПСС.

Но помидоры-то тут при чем, варвары? Ну, отберите, хоть съешьте сами, раздайте в детские сады в конце концов! Нет, раздавили. Как будут давить, сжигать, закапывать в землю красную икру, сыр, рыбу и другие «несанкционированные» продукты и почти через пятьдесят лет в путинской все еще не отошедшей от морока России! Непостижимо…

Чем занят был ум, предоставленный самому себе в эти годы самообразования? Чтобы вырваться из липкого, засасывающего болота убеждений, с которыми родился и которые поддерживал официоз, упрямо собирал коллекцию статей, вырезок, книг, фильмов, спектаклей, песен, отдельных точных фраз, звучавших иначе, человечней и понятней, что ли. Усилием воли приводил перекошенные мозги в нормальное состояние. Прочитанное, увиденное, отобранное в мусоре повседневности осядет где-то на нижних этажах сознания и выполнит свою невидимую работу, подготовит к слому системы, которого даже мы, инакомыслящие, не предвидели и, уж точно, не ожидали, что это случится так просто и даже изящно.

Пока же я искал тему для новой социологической диссертации, и мне нужен был какой-то толчок. И толчком стали свободные, то есть неофициальные лекции Замошкина, Левады, Кона, Ольшанского по социологии, социальной психологии и структурно-функциональному анализу. Они почему-то проходили полуподпольно в спортзале средней московской школы на Песцовой. Кто их организовал, я не знаю, но в конце 60-х интеллектуальная Москва тайком ходила на лекции о Парсонса и Лазарсфельде. Отцы теоретической социологии устами молодых докторов наук открывали путь к структурно-функциональному анализу и советского общества, и мы норовились теперь оценить эффективность отдельных звеньев государственно-партийного управления экономикой, культурой, политикой по-иному. Так называемая теория среднего уровня оперировала эмпирическими данными социологических исследований, опросов общественного мнения, ум легко улавливал логику причинно-следственных связей.

Впервые демистифицировалась власть партии, раскрывались механизмы функционирования общества как сложной системы институтов, и именно системный подход к управлению обществом и государством стал альтернативой идеологическому. Классовая борьба оказалась не главной движущей силой в обществе, партия – совсем не «ум, честь и совесть нашей эпохи», а просто авторитарная власть, лишившая граждан голоса.

Мы узнавали о разделении властей, о силе многопартийности, о система сдержек и противовесов демократии, о федерализме и местном самоуправлении. Мы, ходившие на эти лекции, чувствовали себя заговорщиками, быстро усваивали запретные знания и вершили в себе, каждый по-своему таинственную работу переосмысления идеологических матриц. Мир, в котором мы жили, оказался не только высосанным из пальца классиков марксизма-ленинизма, но и уже отжившим, скорее мертвым, чем живым. Хотя на самом деле живым-то он, как покажет время, будет долго и еще успеет утянуть за собой в могилу многие года неуспешных реформ даже спустя десятилетия. А пока партия еще владела страной, продолжая силой строить коммунизм во всем мире. Удивляюсь, как нас тогда не разогнали и не посадили. Видимо, все еще работала инерция хрущевской оттепели.

Там, на Песцовой я познакомился не только с удивительным психотерапевтом и гипнологом Володей Леви, но и с социологом из Академии общественных наук Юрием Любашевским. Бойкий бывший московский фарцовщик, потом фронтовик, горевший в танке во время каких-то локальных военных конфликтов в Африке, знающий все обо всех, с феноменальной памятью и связями, он искал социолога культуры для социологического исследования «Жизнь среднего города», организованного ЦК КПСС и рядом академических институтов, в том числе Академией общественных наук. Планировалось исследование разных аспектов духовной жизни города Таганрога – свободного времени, общественного мнения, причин преступности и культурных запросов. Искал, искал и нашел.

– Набросай план изучения вкусов кинозрителей. Я покажу его Игорю Петрову, руководителю темы. Понравится, войдешь в команду. Пойдешь на полставки в Академию?

Это был шанс, которым грех не воспользоваться. Аспирантура заканчивалась через полгода, диссертация по киноклубам дала смертельную течь, а здесь и тема почти что родная, и исследование не чета иосифяновским опросам в кинотеатрах, и работа, о которой тоже надо было думать заранее. Конечно, я принес ему план изучения вкусов городского кинозрителя с анализом статистики посещений кинотеатров, наброски вопросника для анкеты-интервью. Конечно, мои предложения понравились, так как были единственными. И вскоре, еще не закончив аспирантуры, в составе группы социологов этой Академии при ЦК КПСС я уже отправился в командировку в город Таганрог…

Глава 6.

АОН при ЦК КПСС: научное обоснование абсурда

Так я снова оказался в системе, в партийной среде, в интеллектуальном штабе КПСС, в кузнице ее руководящих кадров. Засланным казачком чувствовал себя здесь и на этот раз. Никогда – ни сначала, ни потом – не отождествлял себя с этим странным, полу-искусственным партийным народом. И уж точно не собирался плясать под их дудку. Делать свою работу в уникальном социологическом исследовании мне никто не мог помешать. Хотели знать, как живут люди? Я тоже. Вот и поладили на целых два года. Возможно, затеянное ЦК, исследование сможет и что-то изменить к лучшему в стране развитого социализма. Зачем-то же они его затеяли? Во всяком случае, врать и подтасовывать добытые исследованием факты я не буду. Возможно, дадут и защититься. Ну, а если будут сильно давить, уйду. Колобок, колобок, ты от дедушки ушел, ты от бабушки ушел. Уйду и от ЦК. По крайней мере, буду знать, что в голове у этой гниющей рыбы.