Жан Кальвин. Его жизнь и реформаторская деятельность - Берта Порозовская

Сам Кальвин наконец счел нужным протестовать против чрезмерных жестокостей; он потребовал, чтобы палачи скорее и осторожнее совершали казнь. Но в общем он был совершенно доволен этой строгостью властей и даже не считал ниже своего достоинства самому доносить о вредных лицах.

Консистория также не бездействовала. Правда, она сама могла налагать лишь церковные наказания, но имела право передавать виновных гражданским властям, так что это ограничение было, в сущности, лишь кажущимся. Эта протестантская инквизиция проникала решительно всюду. Богатые и бедные, мужчины и женщины должны были по первому требованию предстать перед грозным трибуналом и за малейшее, нечаянно сорвавшееся, вольное слово, за улыбку некстати во время проповеди, за слишком нарядный костюм, за завитые волосы выслушивали гневные выговоры, выставлялись у позорного столба, подвергались церковному отлучению, штрафам, тюремному заключению. Всякое оскорбление божественного имени считалось преступлением, наказуемым гражданскими властями, а под эту категорию можно было подвести все что угодно – и найденный при обыске какой-нибудь атрибут прежнего католического культа, вроде крестика, образка и т. п., и непристойную божбу, и неуважительное отношение к проповеднику, и насмешку над французским эмигрантом, в котором Кальвин видел святого мученика за Евангелие.

Результаты этой системы, как мы сказали, были поразительные. И город, и граждане точно преобразились. Шумная жизнь богатого города с живым подвижным населением притихла и заменилась мрачной серьезностью. Под бдительным оком консисторских цензоров, под вечной угрозой ордонансов жизнь женевцев приняла характер строгой религиозности, порядка и дисциплины, каких мы не встречаем ни в одной церкви. Посещение проповеди было важнейшей обязанностью гражданина. Последний не имел даже свободы выбора церкви, так как для облегчения контроля ему предписывалось всегда посещать лишь свою приходскую церковь. Заболевший обязан был в течение первых трех суток болезни пригласить к себе духовного. Купец в своей лавке, ремесленник в мастерской, торговка на рынке, заключенный в темнице – все они находились под контролем старейшин, для всех существовали обязательные правила. Всякое неприличное выражение, ругательство, подслушанное одним из многочисленных шпионов (бдительность старейшин скоро оказалась недостаточной), немедленно доносилось в консисторию и вызывало соответствующие наказания. Извозчик, в сердцах обругавший свою упрямую лошадь, подвергался тюремному заключению.

Страсть к роскоши, которою отличались богатые женевцы, также исчезла. Реформатор не ограничивался одними требованиями скромной умеренной жизни. Он вносил свою регламентацию в малейшие детали быта, определяя цвет и фасон костюмов, качество материи, предписывая законы относительно женской прически, даже устанавливая maximum блюд на пирах. В регистрах города можно прочитать иногда вещи положительно анекдотического характера. Три кожевника, читаем мы, присуждаются к трехдневному заключению на хлеб и на воду “за распутство”: они съели за завтраком три дюжины пирожков!

Исчезли и национальные увеселения Женевы, ее театральные представления, народные праздники со стрельбой в цель; запрещены были всякие игры, танцы, музыка, распевание светских песен, шумные празднования свадеб и тому подобное. Кальвин уничтожил также трактирные заведения. Вместо них были устроены так называемые аббатства, или духовные казино, по одному в каждом из пяти городских кварталов. В этих-то аббатствах женевские граждане, не сумевшие побороть в себе потребность общения, могли проводить свои досуги под светским и духовным надзором. Хозяин заведения был правительственным чиновником. Он должен был следить, чтобы гости не садились за стол, не совершив предварительно молитвы, чтобы они не божились, не вели себя неприлично, не вступали в бесполезные прения, и о каждом нарушении этих правил доносить властям.

Той же железной дисциплине, хотя и с большими трудностями, было подчинено и сельское население.

Так реформатор постепенно осуществил идеал общины верующих, которым грезил в то время, когда двадцатишестилетним молодым человеком писал свою “Христианскую институцию”. Женева стала настоящей духовной монархией. Даже совет, открывавшийся молитвой и благочестивой проповедью, более походил на церковное, чем на государственное собрание. Кальвин был полнейшим спиритуалистом; нечувствительный к красотам природы, к поэзии и искусству, он смотрел на землю как на юдоль плача и скорби, на земную жизнь – как на подготовительную ступень к жизни загробной, и этот дух аскетизма он привил и женевцам. Неутомимый в работе реформатор требовал того же от других. Никто не имел права бездействовать, нищих в городе не полагалось. Хотя Кальвин и заботился о нуждах населения и во время дороговизны отыскивал для него новые источники заработков, старался поднять упавшие в предыдущие годы отрасли производства, но в сущности он был против излишнего благосостояния и однажды даже выразился, что “народ надо держать в бедности, иначе он перестанет быть покорным”. Светских наук он не признавал, но знание катехизиса считал необходимым и посещение школы сделал с этою целью обязательным.

Женева действительно утратила свое прежнее торговое и промышленное значение, но зато, по выражению французского историка Мишле, она сделалась “городом духа, основанным стоицизмом на скале предопределения”.

Глава IX. Борьба с оппозицией

Причины успеха реформатора. – Роль эмигрантов. – Начало оппозиции. – Чума в Женеве и поведение духовенства. – Борьба с либертинами. – Что такое либертины? – Процессы Амо, Фабра, Перрена и Грюэ. – Бертелье и окончательное поражение либертинов. – Оппозиция в духовенстве. – Михаил Сервет, его учение и мученическая смерть. – Роль Кальвина в процессе

Что же, однако, способствовало успехам реформатора? Каким образом граждане Женевы, так ревниво оберегавшие свои права, соглашались терпеть у себя этого чужеземного диктатора, который, во имя проповедуемого им учения, вырвал из их рук власть, передав ее небольшой кучке олигархов в лице членов малого совета и консистории? Как мог этот веселый, жизнерадостный народ подчиниться такой суровой дисциплине, такому почти монастырскому режиму?

Вот вопросы, которые невольно приходят в голову, когда приглядываешься к этой новой реформированной Женеве.

Ответ отчасти заключается в самом характере учреждений Кальвина. С необыкновенным тактом реформатор так искусно связал между собой церковь и государство, что женевские правители, гордые своим мнимым главенством над церковью, которое предоставлялось им в виде права охранять неприкосновенность и чистоту учения, вмешиваться, в лице старейшин, в церковные дела, в частную жизнь общины, и дорожа этими мнимыми прерогативами, не замечали того, что в сущности они сделались только слугами церкви. Охраняя себя и дарованную ему новым порядком власть, совет этим самым охранял и все здание Кальвина.