Чужая осень (сборник) - Валерий Смирнов

Самое смешное, что в наши производственные отношения никак не может вписаться инструкция Министерства культуры, сочиненная сравнительно недавно. Уж чего-чего, а инструкций у нас хватает, особенно тех, которые несут в массы любимое слово сочиняющих «низзя!». Так вот, Министерство культуры решило, что все коллекции нумизматов должны быть зарегистрированы в органах культуры. Есть у вас коллекция серебряных монет, что по каталогу двенадцать с полтиной, спешите ее регистрировать, ну а если вы располагаете какой-то там коллекцией полотен пусть даже Делакруа с Пуссеном вперемешку с Гоей и Тинторетто, их регистрировать не обязательно. Но что-то не припомню, чтобы после выхода в свет этой инструкции, коллекционеры ринулись наперегонки регистрировать свои сокровища.

Кроме того, инструкция требует, чтобы на каждый случай обмена, дарения, купли или продажи коллекционер запасался разрешением в местном управлении культуры, а если таковое отсутствует, то ему нужно сразу же брать приступом само министерство и там решать организационный вопрос, к примеру, подарка старинной серебряной монеты своему другу ко дню рождения. И больше того, чтобы совершить такой подарок, если такая монета стоит чуть больше пятидесяти рублей, нужно еще успеть заскочить к нотариусу, чтобы зарегистрировать этот факт. Но даже если представить себе, что собиратели решили не плевать на эту инструкцию с высокой колокольни, а следовать ей во всем, то времени для работы у них просто не останется: будут целыми днями совершать пробежки от нотариальной конторы до управления культуры, и это без учета нашей традиционной волокиты, сопровождающейся обычно вежливой фразой «зайдите завтра».

Потому, чтобы не отрывать министерских работников от составления подобных инструкций, беру на себя нелегкий труд, который состоит в том, что сперва я в качестве местного органа культуры разрешаю себе продавать, покупать, менять все, что угодно, затем вместо нотариуса фиксирую эту сделку и храню деньги с неменьшей надежностью, чем государственный банк. В конце концов, государство наше народное, а я тоже частица народа, не Бог весть какая, но все-таки.

С этими мыслями направляюсь обедать в облюбованный давным-давно ресторанчик «Прибой», который сейчас многочисленные отдыхающие берут, что называется, с боя. Участвовать в их баталии так и не удается, потому что к моим услугам стол, на котором несколько минут назад красовалась табличка «служебный».

И уже через час, вооруженный огромным букетом цветов и верным «дипломатом», в недрах которого позвякивают две бутылки «Камю», еду брать приступом мою «соученицу» Крыску. А чтобы вспыхнувшее к ней чувство скорее нашло понимание красавицы Татьяны, в карманчике-пистоне лежит обыкновенное колечко, которое штампуется массовыми партиями из металла пятьсот восемьдесят третьей пробы…

Вторая бутылка, выпитая уже в постели, настроила Таню на сентиментальный лад. И вызывать ее на откровенный разговор труда не составило.

— Иногда я себя ненавижу, — пробормотала Крыска, неуверенно ставя на тумбочку пустой фужер, — но разве можно иначе, грязь кругом. И ты все врешь. Какой ты кандидат, голодного блеска в глазах не достает, наверное «зеленкой» торгуешь, глаз у меня наметанный.

— Что делать, Таня, иначе как бы я смог так близко познакомиться с такой прелестной девушкой.

— А как все, — с вызовом произнесла Крыска, прикуривая сигарету, и посмотрела на меня краснеющими от выпитого глазами, — ты знаешь, какая мне цена? Да…

— Погоди, — перебил я, вынимая из ее пальцев тлеющую сигарету, — у меня есть кое-что получше. — Роюсь в «дипломате», стоящем рядом с двуспальной кроватью и, наконец, достаю пачку «Данхила».

— Каждый человек что-нибудь стоит, — сказал я, разрывая золотистую оболочку фольги, — но ты, наверное, стоишь очень дорого. Давно не видел женщины, сложенной так хорошо.

— А ей знаешь, какая красная цена? Двести рублей. Пять клиентов в месяц от силы. Противно. Что вылупился? Не нравится? Может, жениться на мне хочешь, так я тебе верность до гроба хранить буду, потому что на мужиков уже смотреть не могу, скоты все. Господи, меня ж раньше любой подонок за пятерку купить на ночь мог.

Я тактично промолчал о том, что сегодня ее любой подонок может купить за несколько большую сумму, и спросил:

— А в школе как относятся к твоему увлечению?

— Ты что, с ума сошел? Кто об этом знает, школа у нас образцовая, дети меня любят, сейчас десятый класс веду.

Пошло-поехало. После исполнения своих обязанностей по отношению ко мне, Крыска ударилась в воспоминания о своих профессиональных обязанностях в родной школе.

— Послушай, — перебиваю ее рассказ, плеснув остатки коньяка в фужеры, — может, пойдешь в долю к путанам, а то заработок в твоем деле не гарантирован…

Крыска молча опрокинула в себя коньяк, как будто это был не тонкий французский напиток, а обыкновенная водка, к которой женщины ее профессии питают слабость, и пройдясь рукой по остаткам помады, ответила:

— Мне эти суки предлагали в свое время. Вступительный взнос две тысячи — и вперед, Франция. Нет, я сама по себе, и клиент мой, как и я, светиться не любит. У меня уже постоянный круг знакомых. А с тобой легла, потому что понравился чем-то, человеком хотелось себя почувствовать, чтоб переспать просто так, не за деньги…

Этой информации вполне хватает. А душевные метания изрядно опьяневшей Крыски больше интереса не представляют.

17

Я уже был возле двери, Таня откровенно зевнула, ждала только, чтобы захлопнулась за мной эта легонькая перегородка из прессованных опилок, отделяющая ее от остального мира, и тогда можно будет завалиться на постель, еще хранящую тепло человеческих тел, и отоспаться после проведенной в неплохо оплачиваемых трудах ночи. Поворачиваюсь к ней, разбивая одним вопросом этот план на ближайшее время:

— Послушай, Таня, все хотел тебя спросить, откуда ты знаешь телефон Игоря Шелеста?

Зрачки ее глаз суживаются, однако она не протрезвела настолько, чтобы сразу понять, в чем дело.

— Какой Игорь, я такого не знаю.

— А если подумать…

— Чего ты хочешь?

— Я так хочу, чтобы лето не кончалось, — и тут раздается голос моей милой собеседницы «Меня ж раньше любой подонок за пятерку купить на ночь мог». Все-таки прекрасное это изобретение — японские диктофоны, легко вмещающиеся в небольшой сумочке рядом с пачкой сигарет. О «дипломате» и говорить нечего.

Пока Танька изумленно таращит глаза на портфель, из которого раздается ее собственный голос, я, не дав ей опомниться, спрашиваю:

— Так ты вспомнила Игоря Шелеста?

— Иди ты вместе с ним, — не поняв ситуации до конца, контратакует Крыска, — а то…

— А то что?

— Увидишь!

— Ты собираешься натравить на меня родной коллектив? Вызовешь на ваш педсовет?

— Скотина ты, Сашка.

— Ну, хватит. Слушай внимательно и думай. Конечно, о проституции речи нет — ведь она у нас просто не существует, ей корни подрубили. Но не думаю, что твоя директриса, которую ты называешь Стервой Михайловной, и вся эта школьная компания обрадуются, что рядом с ними обучает и воспитывает подрастающее поколение такая чудная Татьяна. Они ведь не знают, что в свободное от сеяния разумного и вечного время ты собираешь урожаи в качестве надомницы. Правда, Крыска?

Татьяна трезвеет прямо на глазах. И теперь ее зрачки расширяются.

— Поэтому договариваемся на джентльменских началах. Ты отвечаешь на несколько вопросов и в течение пяти-шести дней не делишься ни с кем по этому поводу своими впечатлениями. В благодарность за это я не только не стану посвящать Стерву или как там ее Михайловну в подробности твоей интимной жизни, но и подарю тебе эту дорогую кассету.

Через час дома спокойно взвешиваю полученную информацию. К Таньке, зная, что ее клиентом является Яровский, обращается некий Толик, также пользующийся учительскими услугами. Толик этот просит продать по дешевке портрет Яровскому. Скорее всего так и случилось бы, но, как на грех, Танька встречает своего давнего приятеля, носящего кличку Дерьмо, и тут закручивается чуть ли не шпионский сюжет. Витька дает ей телефон Шелеста, но Игорь отказывается дать сумму, которую требует Таня, он вообще не хочет брать этот портрет. Тогда его забирает на комиссию Дерьмо, звонит о вещи по всему городу, но показать портрет никому не успевает: Толик, придя за деньгами, узнает, что Танька решила на этом деле немного заработать, тысячи три, не больше. Этот парень сам ее подвел к такому решению, расхваливая свой товар: мол, вещь дороже стоит, но срочно деньги нужны. Портрет у Мужика изымают и продают товароведу. И самое интересное, что Толик этот работает на моего приятеля Горбунова. Но ведь не Веня в самом деле послал продавать его этот портрет? Он, в отличие от Толика, сдал бы полотно за пять минут и без помощи жрицы любви из средней школы. И по всему выходит, что именно мой бывший соратник Толик и есть тот не установленный следствием Игорь, верный напарник грозы туалетов Довгулевича. А значит, кроме портрета Тропинина, должна всплыть целая масса интересных вещей, которые раньше хранились в квартире на проспекте Мира. И если умело играть дальше, то черт с ним, с Яровским, почему бы мне не стать полноправным наследником в отношении бывшей коллекции гражданки Ярошенко? Впрочем, торопиться пока не следует, потому что после того, как я выпил очередную чашку кофе, меня озарила интересная мысль, заставившая посмотреть на происходящие события несколько иначе.