Четыре четверти - Мара Винтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тогда почему, – ликовал (не муж и не) мальчик, – если в каждом человеке изначально присутствуют оба начала, мужское и женское, считается грехом…
Мужик ударил кулаком по столешнице.
– Не тебе, гуляка, богословить, – он трепетал. От праведного гнева. – И хватит это обсуждать! Нас это не касается, – за соперником же и повторил, – а другие пусть как знают. Пока семью не трогают.
Таня безмолвно расчленяла мясо на блюде с голубой каёмкой. «Если ты в меньшинстве, это ещё не значит, что ты один, – недавно сказала я ей. Она сделала вид, что не понимает, о чём я.
Диана поливала конторским клеем её одежду и бесилась по той же самой причине. Если смотреть немного дальше этикетки белья и марки сотового телефона, можно увидеть сюжеты. Такие, что ни в книге, ни в кино не покажут. Пока кто-нибудь ни опишет. Из жизни сюжеты. Из жизни – что бы то ни было.
– Очень вкусно, – похвалил Марк. Уплетая пирог во всей его вишнёвости. – Спасибо, тёть Юль. – И ужин, и спектакль.
Мы удалились к себе. Дядя рухнул на кровать, в изнеможении. Тётя села, с бумажками, работать. Таня ушла к компу. Надя – к телеку.
– Знаешь, зачем включают приёмник на торжествах? – спросил меня брат, позже, и сам себе ответил. – Чтобы никто не ощущал неловкости. Если не клеится разговор.
Отец позвонил по скайпу. На заднем плане – гостиничный номер. Картины в стенах. Балдахин над постелью. Свежие розы, зимой, в золочёных вазах на камине. Их меняют служащие отеля. Марк и я разлеглись на узкой кровати с набивным покрывалом. Перед лицом – ноутбук. Локти упираются в пружины.
– Привет, пап, – сказала я. – Не жаль, что ты не здесь. Жаль, что мы не там.
– Я приеду через неделю, – обещал он, нажелав всех благ земных и небесных. – Немного осталось. Заберу вас оттуда. Подарков купил уйму, вам обоим.
Марк вздохнул. У него – Оля. Её не заберёшь.
Я вздохнула. У меня – Марк. Без него не уеду.
В каморке темно. Источники света: блёклый ночник и монитор.
– Скажи, пап, – начал брат. – Если женщина психопатка, можно забрать у неё детей и усыновить? Ну, типа благое дело, всякое такое…
– От ситуации зависит, – опешил Роман Олегович. – Какая женщина? Какие дети? – Мне захотелось прибить ладонь ко лбу. И громко смеяться. Ещё одну сестричку захотел. Мамаша у Хельги дикая. К инцесту склонность без неё.
За экраном раздался стук в дверь. Отец оглянулся и посмотрел на часы.
– Ко мне пришли, – подтвердил он. – Приеду, обо всём поговорим, – обещал напоследок. Прежде чем отключиться с характерным позвякиванием.
Ноутбук закрылся. Я открылась. Кто-то обещал придушить.
– Жил-был художник, – сказала я. – В начале двадцатого века. Звали его Эгон Шиле. Прозвали его порнографом из Вены. Был он экспрессионист и прекрасный человек. Рисовал, в основном, проституток и девочек-подростков. Так вот, про него ходило много слухов: например, в шестнадцать лет, взял он свою сестру, на четыре года младше, и исчез с ней в номере отеля. Её звали Гертруда, Герти. Он много рисовал её. Как думаешь, что у них там было?
Марк засмеялся.
– Марта, я с тебя не могу. Тебе обязательно искать схожую ситуацию, чтобы принять свою. Не считая захода в соседний дом через весь город, в круголя…
– Ну ты же меня понял? – руку на локоть, руку под скулу, лёжа.
– Не умею рисовать, что поделаешь, – улыбался, на меня глядя. Кто из нас кого развращал – вопрос непростой. Пододвинулся, сверху, сомкнул руку на моём горле. По бокам, где артерии. Я сползла вниз. Дышать можешь. Кровь в мозг не поступает. Чем дольше, тем сумрачнее. Тело лёгкое. Голова тяжёлая. Вся ты – в одной голове. Потом вдыхаешь, и первый вдох твой, он как… перерождение. – Создавать – нет. Разрушать – пожалуйста, – выдохнул в ухо, губой по мочке.
– Это одно и то же, – возразила я, дыша. – Смотря, что создаёшь. Смотря, как создаёшь. Можно, разрушая, создавать.
И, в очередной раз, опасный момент перешёл в разговор.
Бычки обрастали пеплом. В розовой кружке.
заметка с давностью (и с данностью):
Когда кончилась моя история, я раскололась на ноты, собравшись в звук; раскололась на роли, собрав их все – собой. И, пока была эта множественность, это единство (там, где я их вижу и слышу, на дистанции), мне нравилось жить. Жить, не будучи живой. Жить, будучи больше, чем живой. Жить над жизнью.
– Знаешь, – сказал Марк, – у таких, как мы с тобой, были бы увечные дети. Обычно как: род растёт, развивается, доходит до определённого уровня, где – цвет, элита (бывает и так, что цвет – психи или гении), и потом деградирует, на спад. Ты, похоже, гений, я – псих. Меня не оставляют мысли о пост-пост, о крахе цивилизации и танцах на руинах. Хоть что делай, думаю о будущем, вижу: сначала душу в виртуальные облака продадим, уйдём туда, где всё и ничего. Потом приплод на конвейер, как у Хаксли, поставим. Детей в пробирках делать будем, тело от тела, дух – извиняйте, не держим такого добра. И не заметит никто перемены. Всё будет обыденным. Альтернативы не ведая, не сравнишь. Ни богов, ни героев, ни чертей, ни одержимых, пустые глаза и мёртвые улыбки, даже ебля опостылеет, даже вещи, останутся только их голограммы. А потом всё это грохнет по неразумию или сверхразумию, кнопку кто-нибудь нажмёт. Убери глобальную сеть, ну и откуда взяться памяти? В книгах? Способность читать к тому времени исчезнет. Книги есть, а чтецов – нет, головы разорваны. Молчу про мыслителей. «Всё относительно, поиск смысла – бессмыслица». Что были культуры, что не было их. И стоять будем, над кошмарами своими. На Солярисе под названием Земля. Голые и беззащитные. Можно забить, конечно, развлекаться в тупую, но не могу я так. Глаза выдрать хотел бы, не смотреть туда, куда смотрю, не думать о том, о чём думаю. Не в том, кто с кем спит, дело. У патрициев в залах вообще фривольные фрески считались хорошим тоном. Дело в том, что как у римлян, под упадок империи, ничего, кроме развлекалова, у нас не осталось. Секс, не секс, расы, не расы, одинаково: уравниловка. При внешних контрастах, уравниловка внутренняя. Пошлота и гэнг-бэнг, больше ничего. Что задумано великим, воплощается в мелочном. Не умеют люди великим идеям соответствовать. Опускают их до себя, сводят к пародии. Не смотри на меня так. Не смотри. Когда ты так смотришь, мне жить хочется. И думаю: вот же, рядом, с такими глазами, девочка, космосом к нам заброшенная, а я, идиот, всё о взрывах и о нелюдях… –
