Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса - Михаил Полторанин

Наш аргумент вызвал у Гамсахурдии гнев. Зачем грязными лапами трогать достойное имя Берии, возмущался он. Сказано, что турки Грузии не нужны, значит, так и будет. И если мы — чле­ны комиссии — сами не турки, то могли бы это понять.

А почему, собственно, все должно зависеть от воли уважае­мого Звиада Гамсахурдиа? Он ведь выражает личную точку зре­ния — у него нет государственного статуса. Если в параличе вся официальная грузинская власть, тогда пусть люди на месте выска­жут свое мнение. Нужен сход граждан Месхетии. Так мы сказали нашему собеседнику.

— Сход так сход, — нехотя согласился Гамсахурдиа. — Будет вам сход!

Через день нас ждал вертолет МИ-8, мы полетели в Ахалкалакский район. Странно только, что с нами не было ни одного со­провождающего. В большой машине лишь пилоты и мы, три члена комиссии. Нам, понятно, никто не сказал, что Гамсахурдиа решил нас проучить. Своим активистам он велел собрать на сельском стадионе сотни три-четыре крепких мужчин и объявить перед нашим прилетом, что русские на броне танков везут в их район семьи турок — будут забирать у Грузии дома и землю. А первую группу турок везет на вертолете троица московских депутатов. Пусть толпа позабавляется с нами. Это мы узнали позже, по воз­вращении в Тбилиси — от людей Гамсахурдиа.

Был летний ясный день. Вертолет пробирался по ущельям, меж склонами гор: внизу белели поселки и зеленели сады. В не­широкой долине машина сбавила скорость, стала снижаться, и вот мы увидели сельский стадион — по одну сторону поля три­буны для зрителей, а по другую — пирамидальные тополя. Наро­ду, по нашим прикидкам, было не меньше тысячи. Вертолет завис для посадки, люди разбежались в разные стороны, и мы плюхну­лись на газон. Толпа сомкнулась недалеко от машины.

Я продумывал, с чего начать непростой разговор с местны­ми жителями, и мы спустились по лесенке, приветливо улыбаясь. Вдруг от основной массы собравшихся отделилась и ринулась в нашу сторону толпа крепких мужчин. Они повалили всех троих на землю, схватили за руки и ноги и куда-то поволокли. Вокруг стоял гвалт. Меня тащили и били снизу ногами — по спине и по почкам. В смятении мы только успевали кричать: «Что вы делаете?» Кто-то пытался оторвать у меня вместе с лацканом пиджака значок на­родного депутата СССР.

Нас приволокли к тополям и бросили на землю. Толпа чуть расступилась, и я увидел, как два молодых человека прибивали поперек ствола дерева шершавый деревянный брус, а еще двое стояли рядом с молотками и гвоздями. Они мастерили крест. Я по­пытался подняться, но с ног меня сбили пинками. «Они хотят нас распять» — мелькнула догадка. Я даже представил, как они ело­зят моими руками по шершавому брусу, загоняя под кожу занозы, и сказал: «Вы же христиане. Бог накажет вас за такой грех земле­трясением». У меня это вылетело экспромтом, но землетрясения там случались нередко, их очень боялись.

Исполнители приговора замешкались: нас трое, а крест один — с кого начинать. Пилоты что-то кричали по-грузински тол­пе. Высокий усатый мужчина подбежал к вертолету, сунул голову в дверь и объявил: «Там никого нет!»

— А где турки, которых вы везли с собой? — спросили нас из толпы.

— Какие турки? Мы летели одни.

— А где сейчас танки с турками, которые идут к нам?

— Какие танки? Нет никаких танков. Кто это вам все наплел? Они стали разговаривать по-грузински, но понятно было, что люди ругаются между собой и кого-то ругают.

— А зачем вы приехали? — спросил седовласый грузин.

— Мы прилетели на сход. Советоваться с вами...

— Нечего с нами советоваться. Убирайтесь отсюда, — заора­ла толпа.

Нас снова подхватили за ноги и руки и поволокли к вертоле­ту. Раскачав каждого в воздухе, забросили, как мешки с картош­кой, в машину и захлопнули дверь. Мы полетели в Тбилиси, выти­рая на лицах кровь и молча переваривая случившееся.

Комиссия представляла кремлевскую власть, хотя я и мои спутники присоединились к этой власти недавно и, можно ска­зать, случайно. Когда-то кремлевская власть своими волюнтари­стскими, безжалостными решениями вырывала народы с корнем из родной земли и, как перекати-поле, пускала по ветру. А че­рез десятилетия кремлевская власть, не понимая всей сложно­сти проблемы, захотела восстановить историческую справедли­вость и призывала депортированные народы вернуться домой. Так было, например, с крымскими татарами, ингушами и вот те­перь с месхетинцами.

А где те очаги, к которым звали вернуться беженцев? Там давно укоренились и греются семьями другие. Понятие историче­ской справедливости абстрактная форма. Оно не совпадает с по­нятием справедливости у тысяч людей, которых переселили ко­гда-то на земли высланных. Они без боя брали эти земли, но от­давать без боя были не намерены. Последствия грубых ошибок и субъективистских решений власти всегда закладывались и закла­дываются, как мины на поле. Могут лежать годами, но обязатель­но взорвутся. И взрывы тем разрушительнее, чем больше недоб­росовестных людей используют чье-то недовольство в своих вождистских целях.

С Гамсахурдиа после этого я виделся только однажды. Ле­том 91-го Ельцин стал Президентом России, и на его инаугурацию съезжались главы союзных республик. Министрам правительства РФ поручили встречать и опекать их. Мне среди других достался Звиад Гамсахурдиа. Я встретил его у трапа самолета во Внуково, мы сели в одну машину и в сопровождении милицейского эскор­та поехали в грузинское представительство, которое уже пере­оформлялось в посольство независимого государства.

Он опять сработал на опережение. В ноябре 90-го Гамса­хурдиа стал председателем Верховного Совета Грузии и в марте 91-го, проигнорировав союзный референдум о сохранении стра­ны, провел свой референдум за выход из состава СССР. В апреле 91-го Верховный Совет объявил о политическом и государствен­ном суверенитете Грузии и о выходе из состава Советского Союза. А в мае 91-го Звиад был избран президентом страны. Он действо­вал синхронно с новыми руководителями прибалтийских респуб­лик — они вместе теснили неповоротливую кремлевскую власть, заставляя бросать ее на политическом поле брани богатые стра­тегические трофеи.

Мы ехали, не вспоминая историю с распятием на сельском стадионе, будто между нами ничего не было. И Гамсахурдиа по-отечески меня наставлял:

— Почему центральная власть путается у России под нога­ми? Советского Союза уже нет. Переселите эту власть куда-нибудь в Магадан.

Вид у него был при этом серьезный. Я не выдержал и сказал, что мы согласны перевести Кремль в Магадан при условии, если Звиад позовет месхетинских беженцев в Грузию.

Гамсахурдиа сделал вид, будто не заметил подначки и мечта­тельно произнес:

— Если мы совместно депортируем в Сибирь всех осетин из Южной Осетии, я пущу туда несколько турецких семей.

Он оставался бесцеремонным в любой ипостаси.

В Москве членов нашей комиссии ждал еще один сюрприз. Узбекские власти обманным путем уговорили беженцев-месхетинцев перебраться на юг России, будто бы там ждут их для переселе­ния в Грузию. Сформировали несколько железнодорожных соста­вов и выпихнули турок из республики. Чисто азиатское веролом­ство! Никто Россию не предупредил — поезда прибыли на Кубань явочным порядком. Но там месхетинцами уже занялись мест­ные власти: организовали питание и начали расселять по совхо­зам. А наша комиссия доложилась президиуму Верховного Сове­та СССР — с турками катастрофа. Да там и не ждали других резуль­татов. Над страной уже опускалась мгла вакханалии, по стержню державы — центральной власти пошли глубокие трещины.

А я должен был выполнять обещание, данное своим избирате­лям — работать над законом о печати. Чем и занимался до середи­ны 90-го. Горбачев утвердил рабочую группу во главе с незамечен­ным в идеологических драках с номенклатурой юристом из Чува­шии Николаем Федоровым. Потом он станет министром юстиции России и президентом своей маленькой приволжской республики. Президиум Верховного Совета насовал в группу многих партийных функционеров, но они, слава богу, отлынивали от дела, чем пре­доставили нам, журналистам, широкий простор для работы.

Федоров оказался порядочным человеком демократических взглядов (о чем запоздало потом сокрушались его назначители) и намеченный к одобрению депутатами цэковский проект зако­на бросил группе на растерзание. Мы рвали его, как бобик грел­ку, там было за что зацепиться зубами: проект сохранял предва­рительную цензуру с армией церберов из Главлита, оформлял принципы партийного руководства прессой и давал право на вы­пуск газет и журналов лишь организациям КПСС, а также подчи­ненным ей структурам. Проголосовали: концепция документа не­приемлема!

Взяли в работу проект трех юристов — Батурина, Федотова и Энтина. В нем было много хороших идей, но дело портили много­словие и большое число заумных двусмысленных формулировок. Авторы проекта иногда участвовали в работе группы: слушали предложения заинтересованно и добросовестно перелопачива­ли спорные статьи закона. Журналист Домионас Шнюкас, депутат от Литвы, съездил в Польшу, привез оттуда и перевел на русский язык целый пакет наработок идеологов «Солидарности» по сво­боде слова. Использовали в полной мере и этот материал. В об­щем, взяли оттуда, взяли отсюда, кое-что вписали сами — автор­ский проект трех юристов подтянулся, избавился от полноты и за­говорил четким голосом.