Судьба - Николай Гаврилович Золотарёв-Якутский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Давно перевалило за полночь. На западной окраине неба тускло мерцали Стожары. Истошно вопя, шаманы упрашивали своих демонов не уходить. Покладистые демоны, должно быть, вняли мольбам шаманов, потому что те наконец прекратили камланить и попросили затопить печку. Люди стали расходиться. Те, что жили недалеко, ушли домой, а дальние — попросились на ночь к батракам в юрту.
На следующий вечер просторный харатаевский дом уже не вмещал всех желающих присутствовать на камлании. Кто-то пустил слух, что в эту ночь должны изловить злого духа — призрак Майи.
После ужина шаманы велели вынуть раму из окна, за которым стояла жертвенная кобылица, и как можно сильнее накалить в комнате печку. К дробным звукам бубнов и дикому реву, рвущемуся из луженых шаманских глоток, присоединился громкий храп перепуганной кобылицы. Потом наступила тишина — удаганка Алысардах и шаман Няка, сидя на ковриках, немного передохнули, а Сыгыньях, оставив бубен и колотушку на коврике, взял ведро с ымданом и, что-то напевая себе под нос, пошел на улицу к кобылице, которую не поили уже четвертые сутки. Кобылица шарахнулась в сторону. Шаман поставил ведро и отошел. Измученное жаждой животное подошло к ведру и стало жадно пить. Шаман отнял ведро и, мурлыча заклинания, слов которого нельзя было разобрать, через окно передал ведро в дом. Кобылица, учуяв знакомый запах молочного напитка, просунула в окно голову, и, дотянувшись до ведра, опять стала пить.
Люди и это восприняли как проявление сверхъестественной силы шамана. Когда ведро было опорожнено, шаманы велели вставить раму, завесить окно и потушить в печи огонь. Усевшись на свои места, шаманы, мотая головами, запели:
Ох, страждем,
Ох, жаждем,
Как стая голодных волков, —
Напиться бы нам, напиться
Сукровицей певицы-девицы
Иль парня, возчика сена и дров!
И рыла свои
Умыть бы в крови!
Пропели они эти слова и гулко ударили в бубны. Наступившую потом тишину нарушил Сыгыньях. Он громко крикнул:
— Затопите печку и просушите скорее наших коней[15]!
Пламя очага осветило комнату. Все увидели, что лица у шаманов в крови. Бубны тоже были окровавлены. У кого-то вырвался тихий крик ужаса, похожий на стон, и тут же растаял в гробовой тишине. Стало слышно, как в печке потрескивали дрова. Люди сбились в кучу, пятясь к порогу.
— Открыть окно! — Голос Сыгыньяха прозвучал зловеще.
В дом потянуло холодом. Во двор вышли старцы и завязали кобылице глаза. К окну придвинули ведро с молочным напитком. Кобылица услышала запах напитка и просунула в окно голову. Удар ножа пришелся между ушей, убитая наповал кобылица рухнула на снег. Когда шкура с кобылицы была снята, шаман приказал расчленить тушу на части и от каждой отрезать по кусочку мяса.
Бросая в огонь жирное мясо, Сыгыньях стал произносить слова заклинания:
К тебе, милосердному духу-покровителю
Священного домашнего огня,
Хозяину пуповины золотой обители,
С мольбою обращаюсь я,
К тебе, почтенному, ложе которому —
Угли, рдеющие ало,
К тебе, почтенному, пепел которому—
Мягкое одеяло-покрывало,
К тебе, почтенному, которому бородой
И усам — пламя да дым густой!
Гляди же, Уот Мохолу господни:
Преклоняю выю перед тобой не один —
Нас три шамана. Угостись и добрым будь —
Открой нам овеянный тайной путь,
Чтоб могли спровадить от мира земного
Навязавшегося к людям духа злого!
Мясо на огне зашипело и стало гореть, серый дымок потянулся к трубке и улетучился, остались только яркие шипящие огоньки.
«Дух священного огня, как человек, внял заклинанию старца», — подумал Харатаев и чуть не осенил себя крестным знаменем. Люди столпились у печки, не сводя глаз с огоньков.
Утром во всех трех комнатах просторного дома затопили печи. Из труб валил густой дым и, клубясь, поднимался вверх. В больших чанах варилось мясо жертвенной кобылицы. Потом все сели за столы и стали уплетать мясо. Каждый наедался до отвала, потому что с собой мясо жертвенного животного брать нельзя — обычай запрещает. И костей разгрызать и дробить нельзя. Шкуру растянули на палках и повесили во дворе.
На третий вечер шаманы велели внести в дом гроб для идола и спрятать его, чтоб никто не видел. По просьбе шаманов в доме жарко истопили печи, закрыли окна и трубы. В комнатах стало до того душно, что нечем было дышать, пот заливал глаза. Прежде чем сесть на свои коврики, шаманы попросили обвязать их шелковыми кушаками через плечо и, выбрав девять крепких, рослых мужчин, сказали:
— Мы вдохнем в себя злого духа. Но держите нас в это время покрепче. Если вырвемся — быть беде: злой дух и нас и всех вас затопчет и столкнет в преисподнюю.
В комнате, где происходило камлание, погасили свет. Оглушительно загремели три бубна. Из-под колотушек, обшитых мехом из собачьих лапок, в момент удара сыпались искры. Это еще больше пугало людей, не имеющих никакого понятия об электричестве. Из пения шаманов можно было понять, что дух Майи находится в доме и его просят не удаляться, а, наоборот, войти в девичью спальню, где на ороне лежал наряженный идол.
Наконец послышался скрип двери, ведущей в девичью спальню, — злой дух внял заклинаниям и перешел в комнату, где лежал идол. Шаманы и девять мужчин вошли в комнату Майи. Окружив идола, шаманы запели:
Белоглазую необъезженную кобылицу
Жертвуя в дар, умоляем тебя, девица:
Ляг на орон, на который ты садилась,
В постель, в которую ты ложилась,
На подушку, на которую голову клала,
Под одеяло, под которым ты спала, —
Ляг, успокойся, отдыхай.
Нашей мольбе внимай,
Внимай!..
Вдруг шаманы замолчали и стали подкрадываться к идолу. Страшный крик вырвался из шаманских глоток, они навалились на идола и с остервенением стали что-то хватать, ловить, потом, громко хрипя и фыркая, начали валиться навзничь. Девять пар сильных рук схватились за кушаки шаманов, вытащили их из девичьей комнаты и, волоча их по полу, водворили на коврики. По знаку Сыгыньяха в комнату внесли гроб и положили в него идола. Девять человек, не выпуская кушаков, подтащили шаманов к гробу и заставили преклонить перед идолом колени.
Шаман Сыгыньях встал и, словно
