Алана Инош - Слепые души

А в одиннадцать вечера раздался звонок – не мобильного, а домашнего телефона. Отец уже крепко спал и не слышал, как я взяла трубку и сказала:

– Да…

– Настя, извини за поздний звонок, – услышала я тихий женский голос. – Это мама Ники говорит.

– Добрый вечер, Надежда Анатольевна, – ответила я вежливо и спокойно, а внутри у меня всё сжалось и похолодело.

– Ника случайно не у тебя?

У меня оборвалось сердце: так и знала. Что-то случилось.

– Нет, её у меня сейчас нет, но она была… Некоторое время назад.

– А когда она от тебя ушла?

– Да уже давно… Ещё днём. А что?

– Да её дома всё ещё нет, а мобильный не отвечает. Звоним, звоним – всё без толку. Не отвечает… Господи, куда же она могла деваться? Обычно она всегда предупреждает, если не придёт ночевать домой. Она тебе не говорила, куда пойдёт?

– Нет… Ничего не говорила.

Я ничего не сказала Никиной матери о том, какой у нас был разговор, и как мы расстались. Она ещё повздыхала в трубку и попрощалась. Я попросила:

– Как объявится, пусть позвонит мне… Я тоже беспокоюсь.

Всю ночь бушевала метель, и всю ночь я не сомкнула глаз от тревоги, гадая, что могло случиться. Сердцем я чувствовала неладное, и с каждой минутой это страшное предчувствие становилось всё сильнее, заглушая голос надежды на то, что, может быть, всё и обойдётся. Измучившись, под утро – под завывание метели – я задремала.

Разбудил меня звонок. Было ещё темно, и я, вскочив спросонок за телефоном, не могла понять, утро сейчас или всё ещё ночь. На дисплее высвечивалось «Ника», и от радости и облегчения я чуть не уронила телефон.

– Да! – воскликнула я. – Ника, это ты? Ты где?

Голос, который я услышала в ответ, я даже не сразу узнала: такой он был тихий, усталый и подавленный.

– Настя… – прошелестел он. – Настя, ты можешь выйти ко мне? Я здесь…

Я никогда не слышала у Ники такого голоса и в первую секунду даже усомнилась в том, что это она звонила. От испуга мне стало нехорошо.

– В чём дело? Это кто вообще? Ника, это точно ты?

– Да, я, – простонал странный голос. – Выйди ко мне, пожалуйста… Мне нужно тебя увидеть. Я здесь, на твоём крыльце.

С бухающим, как строительный копёр, сердцем я кинулась к балкону и выскочила, в чём была, на холод. Всё ещё бушевала непогода, в свете фонарей вилась пурга. На крыльце горел свет, и я смогла разглядеть девушку, которая стояла, устало облокотившись на железные перила. В этой поникшей, измученной фигуре я узнала Нику и перепугалась окончательно.

– Ника, что случилось? Где ты всю ночь пропадала? – обрушилась я на неё по телефону. – Твоя мама вчера вечером мне звонила – они там с ума сходят. И я тоже почти всю ночь не спала!

– Настя… – Усталый, неузнаваемый голос, как будто ей трудно говорить то ли от боли, то ли от чего-то ещё. – Пожалуйста, выйди, я жду… Мне нужно с тобой увидеться.

– Послушай, так ты лучше заходи! – Я пыталась с балкона разглядеть её лицо, но она стояла с низко опущенной головой, укрываясь от вьюги. – Чего на улице-то мёрзнуть? Вон, погода какая! Нажми кнопку домофона, я открою!

– Нет… Я к тебе… не буду заходить, – ответила она с запинкой. – Спустись сюда, прошу тебя. Возможно… Возможно, мы долго не увидимся. Я должна тебя увидеть, перед тем как я… Пожалуйста, Настя.

– Ладно, я сейчас!

Я стала торопливо одеваться: от волнения два раза уронила дублёнку, а потом долго не могла попасть в рукава. Перед тем как выскочить из квартиры, я мельком глянула на часы в прихожей: семь двадцать утра. Тапочки отца стояли на своём месте у двери. Схватив ключи, я побежала вниз по ступенькам, едва не падая: подкашивались колени.

Ника стояла на крыльце, широко расставив ноги, одной рукой держась за перила, а в другой у неё дымилась сигарета. На лице – ни кровинки, а глаза – ох, я прямо-таки обмерла, когда в них взглянула. Она была похожа скорее на ходячий труп, чем на живого человека. Я схватила её за плечи.

– Ника, что с тобой? На тебе просто лица нет! Тебе что, плохо?

– Да, хреново, – улыбнулась она бескровными губами, и я почувствовала от неё алкогольный запах.

– Ты что, пьяная? – нахмурилась я.

– Сейчас уже почти нет… Но этой ночью я была очень, очень пьяная. – Ника обхватила сухими губами фильтр и затянулась, выпустила дым, потом бросила сигарету и закрыла глаза. – Ох, расстаёмся мы, Настюха… Теперь уже по-настоящему расстаёмся. Не увидишь ты меня лет пять… А может, семь. Не знаю, сколько. В общем, сколько дадут.

– Почему? В чём дело? – накинулась я на неё с вопросами. – Что значит «сколько дадут»? Кто даст?

Теперь, когда я видела её живой и невредимой, у меня чуть отлегло от сердца, но от того, как Ника выглядела, и что она говорила, меня затрясло мелкой дрожью. А она ответила:

– Кто даст? Ну… судья, наверно.

Мне показалось, что она бредит.

– Ника, пойдём ко мне, – сказала я, стараясь говорить мягко и убедительно. – Какие судьи, какие пять лет? О чём ты вообще? Тебе надо отдохнуть, прийти в себя… Проспаться. По-моему, ты всё ещё пьяная.

Я взяла её за локоть, приглашая войти в подъезд, но она не двинулась с места.

– Не такая я уж и пьяная… К тебе я не пойду, мне идти надо.

– Куда? Куда ты пойдёшь в таком состоянии?

– В милицию.

– Зачем ещё тебе в милицию?

Она посмотрела на меня жуткими, пустыми глазами.

– Сдаваться. Я человека убила.

– Что?! Ты?!

Она усмехнулась, снова обдав меня запахом алкоголя.

– А по мне и не скажешь, что я могу убить, да? А вот оказалось, могу…

Меня трясло – и от ужаса, и от холода. Ника со странной ухмылкой всматривалась в моё лицо, потом ухмылка исчезла, а её глаза раскрылись шире.

– Настёнок… Ты чего трясёшься? Ты что, думаешь, что я и… тебя?.. Нет, не бойся… Я пришла, только чтобы с тобой увидеться, перед тем как идти сдаваться. Бог его знает, свидимся ли мы ещё…

– Ника, что ты такое говоришь? Кого ты убила? Когда? Что за бред вообще?

Эти вопросы задал мой несчастный, испуганный голос, а попахивающий спиртным полушёпот Ники ответил:

– Это не бред, я его правда убила. Бутылкой в висок. Там кость тонкая, сама знаешь… Их было двое, они ко мне пристали на улице… Стали хватать меня. Ну, одного я треснула бутылкой… Второй погнался за мной, но поскользнулся… Не догнал. Я бродила, бродила… Ждала, пока хмель выветрится. И пошла к тебе. Меня посадят, Настюха… Ну и пусть. Я того заслуживаю. Ты мне туда не пиши, не надо… Забудь меня вообще.

– Ника!

Голова шла кругом, щёки пылали, сердце замерло в груди ледышкой, а ноги не держали меня. Какой-то бред, стучало в висках. Бред, не может этого быть.

А потом большая чёрная птица коснулась меня ледяным крылом: ЭТО Я ВИНОВАТА. ЭТО ИЗ-ЗА МЕНЯ ОНА НАПИЛАСЬ И НАТВОРИЛА ВСЁ ЭТО. Я осела на крыльцо, застыв в немом крике, с разорванной пополам душой и вырванным из груди сердцем. Буря завывала, лёд сковал мои губы.

Холодные руки гладили моё помертвевшее лицо, сухие губы прижимались к моим.

– Настя… Настёнок, ну что ты… Ну, встань! Да, я дура… Дура, так мне и надо. Я не боюсь… И ты не бойся. Ну, прости меня…

Из дома кто-то вышел, встревоженно покосился на нас, что-то буркнул. Скрипя снегом, пошёл деловым озабоченным шагом, прикрываясь воротником от метели, – какой-то мужчина. Ему не было никакого дела до нас. Чёрная птица закрыла крыльями весь свет, стало душно, тоскливо и очень страшно. Ника села рядом со мной и снова закурила. Стащив с головы шапку, подняла лицо к небу и молчала.

Наверно, мороз щипал лицо, но я этого не чувствовала. Из подъезда вышел ещё один человек; увидев нас, тоже что-то пробурчал и побежал по своим делам – наверно, на работу. Чёрная птица махнула крыльями, обдав меня ледяной волной. Меня осенило.

– Откуда ты знаешь, что он умер? А если он остался жив?

Ника посмотрела на меня как-то странно. Жутко: губы улыбались, а глаза – дикие, пустые и тёмные.

– Ты когда-нибудь слышала хруст костей? Вот… У него висок хрустнул, как вафля, и кровь ручьём… Он упал, как подкошенный. Бутылка тяжёлая, из толстого стекла… Донышко массивное, прямоугольное. Так вот, удар пришёлся как раз углом… кажется.

– Где эта бутылка?

– Не знаю. Бросила… Там.

Мертвящий холод засел в груди, вымораживая душу. Я подняла голову, сказала твёрдо:

– Ты защищалась. Они пристали первыми. Может быть, не окажи ты сопротивление, они бы тебя… изнасиловали. Или даже убили. Понимаешь? Это была самозащита. Превышение пределов самообороны. За это много не дают. Года два, максимум. Может быть, даже условно.

– Ты что, адвокат? – усмехнулась она.

– Нет, но уголовный кодекс читала.

Через десять минут на плите уютно шумел чайник. Колени Ники были широко раздвинуты, я стояла между ними, а она зарылась лицом в мою грудь. Я гладила её стриженую голову, а её руки забрались мне под халат.

– Никуда не ходи, – сказала я. – Возможно, тебе показалось, что он умер. Он мог остаться жив.

– Я его убила, – повторила она. – Тот, второй, уже мог заявить в ментовку. Наверно, меня уже ищут.