Дорогой Джим - Кристиан Мёрк

Единственное, что я помню отчетливо, — как он потянулся и коснулся моей шеи.

Это было всего лишь легкое прикосновение, не больше, а потом он протиснулся мимо меня, чтобы занять мое место. Случись это сейчас, мне наверняка пришел бы на память пес, который метит свою территорию прежде, чем ввязаться в драку. Впрочем… думаю, Джим был достаточно умен, чтобы не наброситься на меня сразу — иначе я бы уже через минуту оказалась прижатой к стене, а он бы расстегивал «молнию» на джинсах, как это сделал Финбар, в самый первый раз пригласив меня пообедать вместе. Вместо этого Джим принялся с улыбкой разглядывать мою коллекцию глиняных фигурок. Я вспыхнула. Статуэток было множество — своего рода тотемы тех мест, куда я переберусь, когда уеду наконец из этого чертова города… Хотя я уже догадывалась, что это одни слова и никуда я не уеду.

Статуя Свободы с фальшивым зеленоватым налетом, какой всегда бывает на бронзе, Колизей и даже казавшаяся кружевной Эйфелева башня выстроились в ряд на подоконнике вместе с латунным кубком — призом, который мой отец еще мальчиком получил за победу в чемпионате по хоккею на траве. По-моему, он гордился этим кубком больше всего на свете и никогда не упускал случая похвастаться своим трофеем — в точности как какой-нибудь древний кельт головами убитых врагов. Дверцу холодильника украшали открытки с видами Мальорки и наши с сестрами снимки, на которых мы, держа в руках сигарету, высокий бокал с коктейлем или шикарную зажигалку, неловко позировали перед фотоаппаратом. Стыдно сказать, но там было и несколько открыток с изображением старого доброго Тутанхамона — не знаю, зачем я их тут повесила, наверное, просто так. Джим улыбнулся. Я вдруг обратила внимание, какие белые у него зубы. Он так и не сделал попытки поцеловать меня, а я… я, по-моему, начала потихоньку приходить в себя и впервые задумалась. Три раза звонил Финбар — но я упорно не брала трубку.

— А где же Висячие сады в Вавилоне, что-то я их тут не вижу, — поинтересовался Джим. — По-моему, их тут явно не хватает.

Я сцепила пальцы.

— Ах да… Ну конечно, я о них просто забыла. Впрочем, ты ведь, наверное, в курсе, что теперь их некому поливать?

Он сел за стол, устроившись напротив меня. От его одежды сильно пахло машинным маслом, а дыхание отдавало пивом.

— Как тебя зовут? — спросил он вдруг.

Я еще успела беззвучно выдохнуть «Фиона», а в следующее мгновение он уже целовал меня.

Кажется, я уже упоминала о том, как странно себя чувствовала этим утром, когда он разглядывал меня через дорогу. Я поймала на себе его взгляд… ощущение было непривычное, словно я раздета — и одновременно в полной безопасности. Помножь это на бесконечность и, может быть, ты поймешь, что я имею в виду.

Джим не спеша стащил с меня одежду, но не позволил мне раздеть его. Я видела, как блеснули его зубы, когда он расстегнул «молнию» у меня на юбке, стянул с меня блузку, а вслед за ней и футболку, как снял у меня с ног мои лишенные даже намека на сексуальность туфли — при этом мягко отводя в сторону мою руку всякий раз, когда я пыталась ему помочь. Наконец с этим было покончено — я лежала, глядя на него, и думала, сколько же раз он делал это… А то, что раздевать женщин для него дело привычное, можно было не сомневаться — ловкие движения его рук отличались той прозаической отточенностью, что напоминали какой-то ритуал. Наверное, я уже тогда знала ответ на этот вопрос, но меня это ни чуточки не волновало. Ей-богу, мне было все равно.

Потому что то, что он делал со мной, казалось не только правильным, но и единственно возможным. Что несказанно меня удивило — он предоставил инициативу мне, вместо того чтобы вести себя, как профи в мире «большого секса», чего я, признаться, ожидала. Но если Финбару, так сказать, нужна была карта, чтобы отыскать дорогу и не заплутать в самых укромных уголках моего тела, Джим, казалось, мог угадывать мои желания с закрытыми глазами — прислушиваясь к моим прерывистым вздохам, к тому, как я вздрагиваю, когда он касается самых интимных мест. Он не останавливался, пока мы оба не достигли пика наслаждения, к которому так страстно стремились. У меня было такое чувство, будто мы с ним танцевали какой-то дикий и яростный латиноамериканский танец — то вставая, то усаживаясь, то, наконец, ложась, пока я познавала неведомый мне мир, в котором он чувствовал себя, словно рыба в воде, но не вмешивался, поскольку не хотел, чтобы у меня появилось ощущение, будто он ведет меня за руку.

Однако даже окончательно утратив какое-либо представление о реальности, я тем не менее понимала, что дело тут не только в чисто физических ощущениях.

Потому что он делал все, чтобы соблазнить меня. А я охотно позволила ему сделать это. Конечно, у меня и до Финбара были мужчины. И конечно, встречались среди них и такие, которые были и милы, и добры, а кроме того, достаточно искусны в ласках, так что я и теперь иногда вспыхивала, как маков цвет, вспоминая, что они вытворяли со мной. Но Джим, похоже, вовсе не был озабочен тем, чтобы доказать свое право называться мужчиной и кончить в рекордно короткие сроки, испустив при этом громкий вопль, как это делали почти все мои приятели. Нет, он был непредсказуем — и это одновременно раздражало и заводило меня. Страсть, которую я чувствовала в нем, скрывалась где-то глубоко под маской искушенного и опытного любовника и находилась вне пределов досягаемости. Каждый раз, когда мы кончали, у меня возникало чувство, будто он в очередной раз проскользнул у меня между пальцев, — именно это и уязвляло меня сильнее всего, и возбуждало одновременно, так что еще не успев перевести дух, я уже снова хотела его. Я отдала ему всю себя без остатка, а он по-прежнему оставался для меня человеком-невидимкой. Душа его была для меня закрыта. Теперь, вспоминая об этом, я все чаще думаю, что это справедливо, потому что даже та малость, что открылась мне, вознесла меня на такую высоту, где я могла свободно парить над миром. Готова спорить: что-то большее могло бы попросту прикончить меня.

Прошло, наверное, часов пять, а то и больше, прежде чем я снова обрела способность соображать.

Я лежала на полу, прижавшись щекой к восхитительно гладкой, лишенной каких-либо следов растительности груди Джима, и мечтала о сигарете, которой у меня не было. Он снова как будто прочитал мои мысли, потому что, потянувшись к своей куртке, порылся в кармане и выудил оттуда пару сигарет. Какое-то время мы лежали не двигаясь, молча следя за кольцами дыма, поднимавшимися к потолку, — лежали до тех пор, пока пронзительные крики чаек за окном не возвестили о том, что скоро начнет светать.

— Как его зовут? — коротко спросил Джим, снова обхватив меня одной рукой и прижимая к себе.

— О ком ты? — переспросила я, уже догадываясь, кого он имеет в виду. Потому что мой мобильник верещал и трясся, как припадочный. Объяснить, почему я не брала трубку, будет чертовски трудно. Вряд ли ложь, какой бы искусной она ни была, сможет выручить меня на этот раз.

— Тебе совершенно не обязательно рассказывать ему об этом… — Легкая улыбка появилась на губах Джима, смягчив цинизм этих слов.

— Господи… Да ведь об этом уже знает каждая собака в городе — до самого Бэнтри! — ахнула я. — Все видели, как мы вышли вместе. Ты шутишь или как?

Он ухмыльнулся, рука его коснулась внутренней поверхности моего бедра.

— Ну, тогда не рассказывай ему всего, — предложил он.

— Ни за что! — пообещала я, чувствуя, как его рука поползла выше.

Он натягивал джинсы, когда солнце, высоко стоявшее над головой, напомнило мне, что я безнадежно опоздала на урок.

Я сидела на стуле, делая вид, что просматриваю школьные задания. Однако вчерашняя легенда, которую рассказывал Джим, упорно не шла у меня из головы.

— Так что же, в конце концов, случилось с твоим оборотнем? — поинтересовалась я, успев заметить татуировку на его левой руке, которая в следующее мгновение спряталась под майкой. Она смахивала на какой-то символ, а понизу шли тщательно выведенные буквы. Все это время я до такой степени увлеклась изучением остальных частей его тела, что не обратила на нее внимания. Но что-то подсказывало мне, что вряд ли она посвящалась любимой мамочке.

— Оуэн — не оборотень, — отрезал Джим, мгновенно став серьезным. — У него не было возможности вновь стать человеком. И он не превращался в волка, чуть только на небе появлялась полная луна. — Мне показалось, Джим даже слегка обиделся. — Небось начиталась комиксов — всей этой чуши насчет серебряных пуль и прочей ерунды. Нет, Оуэн стал волком — таким же волком, как и те звери, на которых он прежде охотился. Волком, который был и жертвой и охотником одновременно. И так должно оставаться до тех пор, пока он не встретит кого-то, кому отдаст свое сердце.

— И ему это удастся? — с замиранием сердца спросила я. Мне почему-то отчаянно хотелось, чтобы у волка все сложилось удачно. Почему? Сама не знаю. Может, потому, что он очень одинок в своем лесу — во всяком случае, так можно было понять со слов Джима.