Циклон над Сарыджаз - Николай Коротеев

Спорить не приходилось.

— Хорошо, что с нами поедет капитан-артиллерист…

— Пока вы не позвоните, не скажете, как дальше поступать с Ибраем, он ни с кем слова не перемолвит. Можете не беспокоиться.

По глазам Орозова я видел, ему очень хотелось знать, каким образом мы станем брать бандитов, и только профессиональная этика военного удерживает его от вопроса.

— Вы, товарищ подполковник, не беспокойтесь, — повторил Орозов. — Этот Ибрай ни словом ни с кем не перемолвится. Я ручаюсь. Тулупы вам дать?

— Мешать будут.

— Капитан, мы успеем к поезду? — спросил Таукэ.

— Он во сколько приходит?

— Девять тридцать семь в Тасарале. По расписанию.

— Постараемся… — кивнул капитан.

Времени оставалось в обрез.

У дверей караулки стояло странное сооружение, действительно похожее на самолет братьев Райт, без крыльев вдобавок. Два широких, матово поблескивающих полоза, скрепленных двумя дугами, тоже из дюраля и пять сиденьиц-жёрдочек. Но пара вороных была выше изумления. Тысячи коней я перевидал в своей жизни, до и после них, но таких мне больше не встречалось.

— Элита! — сказал капитан-артиллерист. — Иноходцы!

Кони стояли, словно литые, на высоких особых подковках-шипах. Вороные косили глазами на нас, и радужный, огненный в свете зари пар вырывался из их ноздрей.

Мы разместились позади и чуть повыше молчаливого, потемневшего лицом Таукэ и Ахмет-ходжи в его непомерном тулупе.

— Жду вашего звонка, подполковник, — сказал Орозов, и мы тронулись. Я даже не заметил, шевельнул ли капитан вожжами. Легкий, слитный переборный топот иноходцев был славен. Ошметки снега полетели нам в лица. Пришлось, прикрывшись воротниками, смотреть только в бок, отчего ощущение полета стало почти реальным. Но это только начало. Спустившись на серый лед, капитан пустил коней во весь опор.

Я сидел слева и видел высокие обрывистые берега, изрезанные бухточками и заливами. Обнаженные, то желтые, то скалистые, темные, они плыли мимо вроде бы медленно, не спеша, то приближаясь, то удаляясь от нас. Ощущение быстроты движения создавали снежные наметы на льду. На них сани подскакивали, бухали в сугроб с гудящим барабанным звуком. Мы то и дело меняли курс, словно шли галсами под парусами. Особенно широкие полосы снега капитан объезжал. Под ними ледяной покров озера мог истончиться, расплавленный теплыми глубинными водами под шубой сугроба.

Кое-где торчали искристые торосы. К ним мы не приближались.

Северный ветер срывался с береговых откосов, будто с трамплина. Порывы били с маху, и видно было, как в тех местах, где они ударяли о поверхность, завивались призрачные белые буруны и смерчи. Изредка напор летящего воздуха бывал настолько силен, что сдувал сани вбок, и лошадям приходилось скакать в стороне от «самолета». Мы чувствовали себя под ветром раздетыми, нагими, голышами и деревенели.

Вдруг за каким-то острым высоким мысом-утюгом стало тихо. Я попробовал вздохнуть глубже, да сведенные судорогой от холода мышцы не позволяли.

Капитан остановил сани.

— Что случилось? — спросил я, с трудом шевеля онемевшими губами.

— Встречный ветер идет. Боюсь, торошение начнется. Правда, придется жаться к берегу. Можно переждать.

— Мы опоздаем к поезду, капитан, — процедил Таукэ.

— Да, мы опоздаем к поезду… — повторил я.

— Понятно.

И капитан снова пустил коней, держась под берегом.

Первый ледяной взрыв раздался у меня за спиной минут через двадцать. Тягучий гул и тяжкий удар, он ощутился и под нами. Скрежещущий стон слышался во льду и после удара. То был дальний взрыв.

Мы двинулись по самому прочному — береговому льду, покрытому толстым спрессованным настом, уповая на одно: на нашем пути не попадется трещина, скрытая снегом, или промоина.

Ещё несколько взрывов прокатилось над озером, и оно стонало и ныло. Но все это далеко.

— Пронесло! — обернулся капитан. — А вон — Тасарал. За мыском.

По узкой щели мы выехали на высокий берег. Увидели на отлете приземистое здание железнодорожной станции, а у обрыва низкие бараки.

— Стой! — крикнул я капитану.

Кони замерли.

— Наубанов, иди на станцию и встречай тех двоих. Приведешь их к себе на квартиру. В каком они бараке?

— Вон — второй. Дверь обита желтым дерматином. Пятый тамбур.

— Где твои дети и жена?

— В соседнем бараке, у знакомых. В моей квартире одни… они.

— Ты все понял, Наубанов?

— Все, товарищ подполковник. Привести как ни в чем не бывало.

— Давай…

Капитан спросил:

— В штаб?

— Не-ет…

После разговора с Ахмет-ходжой, Орозовым и Наубановым я решил действовать здесь не так, как в Бурылбайтале. Не мог я не верить Ахмет-ходже, Орозову и Наубанову — трем таким разным людям, что с командиром Тасаральского отряда невозможно быстро и толково договориться о совместных действиях. Да и его безответственные подписи под важными документами о выдаче бандитам паспортов не позволяли мне начать операцию разговором с виновным в халатности и головотяпстве — майором, прозванным «Пузырем».

Поверив столь разным людям, я оказался прав. Потом, когда мы уже поймали банду и Вася остался один охранять задержанных, а мне пришлось срочно скакать в штаб, командир охраны пропустил меня беспрепятственно, посмотрев мои документы. Однако очень строгая секретарша, испуганная моим внезапным для неё появлением, истрепанной одеждой, остановила меня: «Майор пишет доклад и никого не принимает». — «У меня очень срочное дело, — сказал я. — Доложите, пожалуйста». Секретарша заглянула в кабинет через двойные двери. «Майор говорит по телефону…»

Прошло минут десять. Я слишком спешил, чтобы ждать. Моих товарищей могло уж не быть в живых, и, возможно, только быстрая военная помощь могла выручить их. А поднимать шум в приемной — выяснять отношения, субординацию, принадлежность к ведомствам, — лишь замедлить срочное решение.

Но ждать я не мог, опять попросил доложить. «Разговаривает по телефону», — поморщилась секретарша, заглядывая мимоходом в зеркальце. Тут вызвали секретаршу в кабинет. Она встала из-за стола. Я проскользнул за ней.

Огромная комната во всю ширину барака была выстлана красными ковровыми дорожками, а по стенам стояло до полусотни новехоньких стульев, на которые, по-видимому, никто никогда не садился. Два письменных стола — один рабочий, другой, верно, представительский, виднелись в глубине кабинета. И два приставных стола отходили от них: от рабочего — покрытый зеленым сукном, а от представительского — красным. «Это надо же, — думал я, — как молва точно оценивает человека!»