Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс

потащил в небольшой проем между лачугами, такой темный и глухой, что туда не попадали лучи даже полуденного солнца. Выплюнул несколько слов, гортанных, жестких и невнятных. Английских. От него пахло ромом, по́том и грязью. Держа меня одной рукой, другой сорвал мои штаны и одним толчком вонзился в мое тело, разрушив остатки моих иллюзий о добре и зле в этом мире. Потом замер, выругался по-французски и, сунув руку мне под рубашку, сцапал за грудь, как будто хотел ее оторвать. Затем снова вонзился в меня, на этот раз с такой яростью, что я вскрикивала, пока он не ударил меня по затылку. А потом толкнул на булыжную мостовую, и я поняла, что сейчас меня либо зарежут, либо отсекут голову.

Но он этого не сделал. А только снова обругал меня на языке, который я вскоре научилась распознавать, а затем исчез, оставив меня обмочившейся, трясущейся и разбитой, с ощущением, будто чудовище в обличье человека выпотрошило меня. Не помню, как мне удалось добраться до корабля и привести себя в порядок, не привлекая внимания Цезаря или остальных. Но у меня получилось. А потом я попыталась забыть. Получилось и это. Но в тот момент, сидя в мягкой послеполуденной жаре и глядя на Мари Катрин поверх чашки с водой, я молчала, потому что не знала, что сказать.

Я не могла ей этого сказать. Не могла представить тот день, снова почувствовать, как меня… на спину и рвут мою… Не могла. Да и не стала бы. Но Мари каким-то образом поняла это, словно прочитав мои мысли, увидела именно то, что видела я, будто стояла тогда позади, глядя мне через плечо на весь тот ужас, который я пыталась забыть. Но сейчас она тоже промолчала.

– …Ребенок. – Одно-единственное слово. Ощущение, будто я иду по высохшему руслу реки, покрытому острыми зазубренными камнями, которые врезаются мне в ступни. Кровь, просачивающаяся жалкими струйками, ускользала от моего взгляда.

– Она… до срока. А ты, – и Мари вытерла мне слезы тыльной стороной теплой руки, – ты еще мала.

– А можно…

Я даже не знала, что у нее спросить. Но Мари поняла и медленно покачала головой.

– Нет. Я помолилась за нее и похоронила в таком месте, где ветерок будет охлаждать ей личико, а восходящее солнце даст свое благословение. Ее дух отлетит в тепле и покое.

Я больше ни о чем не спрашивала знахарку, потому что не в силах была слушать ответы.

Много раз в течение жизни я думал об этом моменте. Эта маленькая девочка была моим первым и на протяжении многих лет – единственным ребенком. Интересно, какой бы стала моя жизнь, не будь я так юна, не родись эта девочка до срока. Как она могла бы выглядеть? Ее лицо в моем воображении всегда остается размытым. А лица мужчины, который меня снасильничал, я не видела. Мари Катрин его тоже не видела. Но она видела моего ребенка. А позже тем же вечером, после того, как Цезарь пришел советоваться с Мари, мне лучше вспомнился разговор, который они вели друг с другом за день до того, как я окончательно пришла в себя, когда еще плавала между реальным миром и миром духов.

Цезарь тогда рычал и ревел, как разъяренный бог.

– Я разорву его на клочки, порежу на ломти! Оторву член, ноги и…

– Как ты его найдешь, а? Откуда узнаешь, какого парня резать? Дотла сожжешь Хоуп-Таун? Развесишь всех мужчин старше двенадцати лет на мачтах «Черной Мэри»?

– Узнаю.

– Ну, мужик он и есть мужик. Fermez![31]

Ее голос пронзил его, как кинжал.

– Не найдешь ты его. Малышка и сама его не знает. Спрячь свою ярость подальше и молись, чтобы она выздоровела телом и духом.

Цезарь снова ворчал, гневные слова грохотали в груди, как проглоченный гром.

– А что ребенок?

– Une petite fille, крохотная девочка, бледная, хрупкая.

– Белая, – Цезарь сплюнул.

– Да.

12

Ученица знахарки

Следующие несколько дней я спала. Выпила, похоже, ведро воды с пряностями, которая притупляла боль в животе. Хлебала бесконечный бульон из бездонной тарелки. Потом стали приносить еду поплотнее: кусочки пресного сига с рисом, а еще чуть позже – овощное рагу с креветками. Мари Катрин носилась со мной, словно курица с яйцом, купая и одевая меня, как младенца. Она не давала мне напрягаться. И когда я просыпалась посреди ночи, то визжа, то рыдая, потому что мои сны опять наполняла вонь безликого мужчины, или стеная от разрывающей живот боли, Мари обнимала и утешала меня, как ребенка, которым я, собственно, и была, напевая нежные песенки на своем родном, непонятном мне языке. Сны мои остались со мной, но теперь стали редкими гостями.

* * *

Благодаря своей юности и заботе Мари Катрин со временем я выздоровела. А когда время штормов отступило и сине-зеленые воды Карибского моря снова успокоились, Цезарю и французу пришло время отправляться по делам. Но меня любезный брат в этот раз с собой не взял.

Я спорила с ним на всех языках, которые знала. Но он лишь хохотал, запрокинув величественную голову и блестя на солнце крупными белыми зубами. Мари Катрин с французом тоже смеялись.

Меня это не позабавило.

– А кто помешает английскому капитану обмануть тебя? – наступала я, уперев руки в бедра, вызывающе выпятив подбородок и выплевывая грубые слова асанте, которые от него же и слыхала. – А Веллингтон и вовсе злодей и лжец, с него глаз нельзя спускать и следует дважды пересчитывать каждый из его восьми пальцев, чтобы убедиться, что он тебя не провел! – Речь шла о заклятом враге Цезаря, легкомысленном негодяе, которому за пристрастие к чужому добру уже отрубили два пальца, в том числе большой.

Цезарь снова расхохотался и положил массивные руки мне на плечи.

– Ты мне больше сестра, чем если бы была одной крови со мной, – заявил он с гордостью. – Но я думаю только о тебе.

Он наклонился, и я почувствовала мягкое прикосновение губ к моему лбу.

– Рисковать тобой я не стал бы ради всего золота, которое есть в сундуках Алонсо Рихаса, и изумрудов, от которых намереваюсь освободить Веллингтона. Тебе следует отдохнуть.

– Наотдыхалась уже! – фыркнула я.

Цезарь не сдвинулся с места.

– Мариам, послушай меня. Это плавание будет коротким, по спокойной воде, с теплым попутным ветерком. Мы тихонько скользнем на Рыбную отмель и заберем у старого английского негодяя часть его камешков…

– Или все, – тихо добавила Мари Катрин. Цезарь остро глянул на нее. Женщина лукаво улыбалась.

– И так же