Клочья паутины - А. А. Морской
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
IV.
Проснулись Шура и Стеценко одновременно. Оба спокойные, уверенные, сосредоточенные. Каждый из них разрешил наконец мучивший его вопрос, и чувствовал важность своего решения, его значение, его влияние на будущее.
Стеценко приподнялся, обычным движением взял голову Шуры в обе руки, долго молча глядел в ее чистые, немного усталые, красивые глаза, и затем заговорил простым задушевным тоном.
— Давай поженимся, Шура! Ты бросишь этот дом, возьмем к себе твою девочку и заживем по-хорошему.
Шура давно ждала это предложение, и ответ у нее был готов. Но теперь она была так далека от этого, что сразу даже не поняла Владимира Петровича. Она почувствовала только, что он может помешать ей сделать то, что она с таким трудом придумала ночью, на что бесповоротно решилась.
— Девочку, Женю!.. Да, да, конечно, возьмем... Только не сейчас... Нет, нет, Володя! только не теперь!.. Сейчас этого нельзя сделать. Подожди, Володя. Может быть, всего два-три дня. Я сама тебе тогда скажу... Только не сейчас... Спасибо тебе, милый мой, хороший...
Голос ее дрожал. Она умоляла его, точно он занес над нею нож.
Стеценко видел, что в ней зародилось что-то новое, большое, непонятное ему, и не стал настаивать.
Она притянула его к себе, прижалась к его груди тесно, тесно, как-будто отдавала всю себя под его защиту, и поцеловала в губы долгим, спокойных поцелуем.
Стеценко быстро оделся, простился и ушел домой, немного встревоженный, но почти уверенный, что через два-три дня получит от Шуры желанный ответ. А она потянулась за ним печально ласковыми глазами, на мгновение увидела себя вместе с ним и своей девочкой в какой-то новой, спокойно-уютной обстановке, но тотчас-же ярко вырисовался образ Шахова и заслонил собою все...
— О, да, раньше я увижусь с тобой... Ты увидишь меня такой, какая я теперь... А я посмотрю, что в тебе осталось еще от моего Женьки, — идеалиста, пылкого, честного, страстного, но безвольного. Я должна видеть тебя, говорить с тобою, чтобы все знать, все понимать... А затем уже я решу, как мне быть дальше. — Глаза Шуры блестели, тонкие губы сжались, а длинные пальцы бессознательно мяли простыню. Она говорила вслух, точно Шахов в самом деле был около нее...
Шура сама вызвала к себе кандидата Колю, в пьяном крещении Женьку, — и предложила ему поехать с нею покутить. Кандидат был в восторге. После первой ночи, проведенной с Шурой, он долго и тщетно добивался ее ласк, и ее желание покутить с ним наедине было для него неожиданной радостью.
Они обедали вместе в загородном ресторане, слушали, как тогда, цыган, а ужинать поехали в город, в гостиницу. И за обедом и в шантане они много пили, и кандидат был уже пьян. Он уже не помнил того, что в гостиницу должен сейчас прийти его приятель Шахов, которого он сам, по желанию Шуры, пригласил сюда, он не хотел ждать ужина и просил, и требовал, и торопил Шуру пойти с ним сейчас же в соседнюю спальную.
Шура медлила, оттягивала всячески время, поминутно глядела на часы и чутко прислушивалась ко всякому шороху в коридоре. Наконец, не в силах больше бороться с настойчивым желанием кандидата, она позволила ему увлечь себя в спальную и раздеть.
Руки его дрожали, он произносил какие-то хриплые, горячие слова, заикался, недоговаривал, целовал каждый открывающийся кусочек ее тела, а она молчала, безучастная, податливая, почти не замечающая того, что с ней делал этот белобрысый юноша, бывший ее первым после Евгения любовником и теперь случайно оказавшийся ее сообщником.
Он долго стоял на коленях, снимая с нее чулки, не в силах оторвать воспаленных сухих губ от ее круглых, влекущих, белых ног, а она уже совершенно обнаженная им, недвижимо стояла у кровати и прислушивалась, не стукнет-ли входная дверь в первую комнату. Она нарочно не заперла ее на ключ и оставила дверь из спальни открытой настежь.
Шумно дыша, порывисто, неровно, кандидат неловко навалился на Шуру и тяжело придавил ее своею широкою грудью. Его длинные, вздрагивающие ладони ползли вверх и вниз по ее телу, щупали бока, спину, плечи, а ненасытные губы, все такие-же сухие и горячие, жадно перебегали с места на место. И весь он, точно слепой щенок под брюхом матери, ежился, извивался всем телом и мычал и сопел, как животное, набросившееся на корм.
Привычным движением тела, Шура легла ровней, шире и передвинула кандидата удобнее.
И механически отдаваясь ему, бессознательно, не думая, как автомат, она напрягала все свое внимание, весь слух, чтобы сквозь сопение и бормотание кандидата услышать, как войдет Шахов. И вдруг ей захотелось, чтобы Шахов вошел именно теперь...
— Что бы он увидел меня, — молилось все ее существо, — вот здесь, на кровати, со своим пьяным товарищем... Чтобы он сразу понял все.
Она молила Бога безумными, богохульными словами, боялась, и надеялась...
Наконец, кандидат отвалился от нее. Точно мешок скатился на сторону, вытянулся бессильный, беспомощный, и только прерывисто, тяжело дышал, как остановленная на всем скаку лошадь.
В тот же момент скрипнула дверь и раздался недоумевающий голос Шахова.
— Пожалуйте!.. Идите прямо сюда...
Шура не узнала своего голоса.
Ничего непонимающий, заинтригованный неожиданностью, Шахов вошел в спальную.
Шура замерла и первое ее движение было закутаться с головой в одеяло. Но она превозмогла себя и, когда он подошел ближе, она осветила комнату электрической лампочкой.
— Послушай, Коля! Объясни мне, пожалуйста, что все это значит? Я, кажется, пришел не во время...
Шахов не узнал и не обратил внимания на лицо Шуры. Но лицо товарища — красное, в пятнах, с бессмысленно уставленными на него глазами, с полуоткрытым ртом, из которого все еще с шумом вылетал воздух, растрепанная прическа и инстинктивные движения руками прикрыть чем-нибудь свое голое тело были так смешны, что Шахов не мог удержаться от смеха.
Он хотел уже отвернуться и выйти, перевел глаза на Шуру и... узнал ее. Смех оборвался странным клокотанием. Похоже было, что он вдруг подавился большим
