Фавориты и фаворитки царского двора - Александр Николаевич Боханов

сюжет «раскрутил» уроженец Германии, сделавший себе имя в России в качестве историка, Александр Густавович Брикнер (1834–1896)[40]. В своих сочинениях он совершенно беззастенчиво шельмовал Императора Павла как «душевнобольного». Однако этим историк не ограничился. Он прямо называл Анну Лопухину-Гагарину «любовницей», изменявшей мужу без всякого стыда. «Из достоверного источника мы знаем, – изрекал ученый муж, – что Лопухина, выйдя замуж за Гагарина, покинула своего мужа, чтобы всецело принадлежать Государю».

Подобное утверждение должно было на чем-то основываться. Неужели Брикнеру удалость получить какие-то свидетельства самого интимного свойства, которые обосновывали столь безапелляционное заключение? Ничуть не бывало. В качестве «достоверного источника» он ссылался на книжку некого Фр. Бинемана «Из времен Императора Павла», изданную в Лейпциге в 1886 году и целиком построенную на пересказе исторических анекдотов и сплетен. Никаких доказательств любовной связи Павла и Анны Лопухиной-Гагариной никто не привел, но до сего дня данный сюжет все еще воспроизводится по методике Брикнера…

Павел Петрович не просто был увлечен, но именно влюблен в Анну Лопухину – тому действительно есть немало подтверждений, в том числе и со стороны самого Императора. Однако его влюбленность являлась в чистом виде рыцарским увлечением, совсем не подразумевавшим обязательное плотское наслаждение. «Любить» и «обладать» – в русском языке понятия отнюдь не синонимичные…

Портрет сестер Лопухиных в замужестве.

Гравюра по акварели Дж. Г. Харлоу. Ок. 1906

Некоторые считают, что история возникновения отношений между Императором и Лопухиной – продукт «интриги», во главе которой стоял пресловутый Кутайсов, намеревавшийся свести на нет влияние Императрицы и Нелидовой на Павла. В качестве менторов при «верном Иване» назывались такие имена, как Ростопчин и Безбородко. Ясное дело, что тут трудно отделить «зерна от плевел», но подобная точка зрения была широко распространена. Ее принимали на веру и Императрица Мария Федоровна, и Е. И. Нелидова. В этом смысле существует весьма показательный документ – «Записки» барона К. А. Гейкинга (1752–1809).

Барон Гейкинг происходил из курляндских дворян и до 1796 года был председателем суда в Митаве. Удивительное служебное возвышение началось с приходом к власти Императора Павла. Барон становится сенатором, тайным советником и президентом Юстиц-коллегии по делам Лифляндии и Эстляндии. В 1798 году барон впал в немилость и был выслан в свое курляндское имение. Взлет карьеры Гейкинга был связан с тем, что он был женат на баронессе Ангелике – дочери мадам де Лафон (Делафон), директрисы Смольного института, с которой в теснейших дружеских отношениях находилась Е. И. Нелидова. Естественно, что Гейкинг входил в «партию Императрицы и Нелидовой» с самого начала своего пребывания в Петербурге и прекрасно был осведомлен о настроениях, царивших на «женский половине» двора. Вот как барон излагает начало конца «влияния» Марии Федоровны и Нелидовой. Дело происходило в Москве, куда Император прибыл 11 мая 1798 года для проведения военных учений.

«Императора встретили в Москве, – пишет Гейкинг, – восторженно… Преисполненный радостью, он сказал Кутайсову в тот же вечер: “Как отрадно было сегодня моему сердцу! Московский народ любит меня гораздо более, чем петербургский; мне кажется, что там меня гораздо более бояться, чем любят”. “Это меня не удивляет”, – заметил хитрый Кутайсов. “Почему же?”, – удивился Император. “Не смею выразиться яснее”. “Я приказываю”».

И далее, как повествует Гейкинг, Кутайсов «открыл глаза Государю» на причину столь разного восприятия: «Обещайте мне, Государь, не передавать этого ни Императрице, ни фрейлине Нелидовой». После получения подобного заверения Кутайсов продолжал.

«Государь, дело в том, что здесь Вас видят таковым, каковы Вы в действительности – добрым, великодушным и чувствительным, между тем как в Петербурге, если Вы оказываете какую-либо милость, то говорят, что у Вас ее выпросили или Императрица, или фрейлина Нелидова, или же Куракины. Таким образом оказывается, что, когда Вы делаете добро, то его делают они, если же Вы караете, то это исходит от Вас».

Услыхав подобные откровения, Павел Петрович необычайно разволновался. Ему не давала покоя сама мысль о том, что им управляют женщины. Реакция его оказалась соответствующей. «Ну, мои дамы, я покажу вам, как мною управляют!». В изложении Гейкинга, Император намеревался тут же написать некое распоряжение, но «Кутайсов бросился к его ногам и умолил действовать с притворством по отношению к упомянутым особам». Все! Завершилась одна история, началась другая. Наступало «время Лопухиной».

Упомянутый диалог вполне мог иметь место. Но в равной степени его могло и не быть. Никто не знает и уже никогда не узнает, каким образом разговор Монарха с его слугой сделался общественным достоянием, а вариации на эту тему можно встретить и в других воспоминаниях. Возможно, что Кутайсов сам раструбил, передавая «по секрету» содержание беседы, которая, несомненно, повышала его общественное значение. В конечном счете все это не так уж важно. Главное же состояло в том, что именно весной 1798 года стали ясно различимы признаки сердечного увлечения Императора московской красавицей Анной Лопухиной, которую он первый раз увидел за год того, во время коронации.

Теперь самое время обратиться к зарисовкам графини Н. Н. Головиной, которая как записная «вольнодумка» самым тщательным образом фиксировала все, что хоть как-то могло дискредитировать Императора Павла. Потому не удивительно, что Анна Лопухина оказалась в центре ее внимания. Портрет, запечатленный графиней Головиной, конечно же написан в самых невзрачных тонах.

«У Лопухиной была красивая головка, но она была невысокого роста, дурно сложена, с впалой грудью и без всякой грации в манерах. У нее были красивые глаза, черные брови и такого же цвета волосы. Наиболее прелестными у нее были прекрасные зубы и приятный рот. У нее был маленький вздернутый нос, но он не придавал изящества ее физиономии». Графиня признавала, что «выражение лица была мягкое и доброе», но тут же добавляла, что «она была недалекого ума и не получила должного воспитания».

Головина на этих выпадах не остановилась и пошла в своем страстно-негативном повествовании еще дальше. Объектом нападок стала мачеха Анны Лопухиной – Екатерина Николаевна Лопухина, урожденная Шетнева (1763–1839), награжденная в 1798 году орденом Святой Екатерины и получившая звание статс-дамы. Так вот, оказывается, она не только была «незнатного происхождения, а манеры ее обнаруживали полное отсутствие воспитания, но, кроме того, она была известна своим далеко не безукоризненным поведением». Иными словами, мачеха была развратна, что, согласно подобной логике, не могло не сказаться и на поведении падчериц.

У князя Петра Васильевича Лопухина было от первого брака три дочери: старшая Анна, затем шли Екатерина и Прасковья. Екатерина вышла замуж за гофмейстера графа Петра Львовича Демидова (1780–1832), а Прасковья стала женой сына Ивана Кутайсова – графа Павла Ивановича