Король - Тиффани Райз

— Я кутила.

— Ты самый несчастный кутила, которого я когда-либо встречал. Выпивка для празднования, а не для самоубийства.

— Мне нечего праздновать.

— Мне есть. Отпразднуй со мной.

— Что ты празднуешь?

— Много лет я понятия не имел, где ты, чем занимаешься, как живешь. А потом в тебя стреляли, и ты оказался в госпитале, и умирал. Вот почему они связались со мной. Вот как я нашел тебя. Теперь ты здесь, прямо передо мной. Бог вернул меня к тебе, вернул тебя ко мне. Я не перестаю праздновать с той ночи, когда впервые вошел в этот дом и снова увидел тебя.

— Ты был зол на меня.

— У меня сердце разрывается, когда я вижу тебя таким.

— В это я не поверю. Не верю, что у тебя есть сердце.

Сорен прикоснулся к щеке Кингсли и провел большим пальцем по скуле. Нежное прикосновение, любящее прикосновение. Кинг бы предпочел пощечину. Она бы причинила меньше боли.

— Ты помнишь все те заметки, которые делал в моей Библии? — спросил Сорен.

— Я писал их на французском, чтобы никто не смог прочесть.

— Они все еще у меня. Они все еще внутри моей Библии. Думаю, Кингсли, которого я помню, все еще здесь.

— Ты сохранил мои записи? — повторил Кингсли. Это последнее, что он ожидал услышать. Записки, остатки его пули… Что еще осталось от Кингсли у Сорена? Кроме его сердца?

— Все до единой.

— Почему? Ты больше не влюблен в меня.

— Я дорожу памятью о том, что у нас было. И молюсь, чтобы сейчас у нас было нечто лучше, глубже.

— Что?

— Дружба. Настоящая дружба.

— Ты больше никогда не трахнешь меня, верно?

— А если бы я это сделал, ты был бы мне верен?

— Это серьезный вопрос? — спросил Кингсли.

— Допустим, да. Допустим, я нарушу свои обеты с тобой. Допустим, я даже подумаю о том, чтобы оставить ради тебя сан. Мог бы ты быть верен мне?

— Только ты и я?

— Ты. Я. Элеонор. Втроем, как мы с тобой мечтали.

— Ты шутишь.

— Притворись, что да, — ответил Сорен, не отрывая от него взгляда. На долю секунды Кингсли поверил ему. — Это будет единственный раз, когда я сделаю тебе такое предложение. Ты. Я. Элеонор. Втроем. Навсегда.

— Навсегда?

— Элеонор согласна на вечность. А ты?

Кингсли закрыл глаза. Он мог получить Сорена и девушку, о которой они мечтали. И что? Больше никого? Никогда? Вечность — это так долго. И он был свободен от Сорена одиннадцать лет. Только Сорен? Только эта девушка, которую он никогда не встречал?

— Беру свои слова обратно, — ответил Кингсли. — Ты все еще волк.

Сорен схватил полотенце из стопки у лестницы. Он взял уголок и вытер им лицо Кингсли. Если Кинг мог бы заснуть прямой здесь, прямой сейчас, пока Сорен заботился о нем, то уснул бы и никогда не просыпался. Если он умрет сейчас, пожалуй, он умрет почти счастливым.

— Ты помнишь… — начал Сорен и выжал воду из волос Кингсли. — Было ли когда-нибудь время, когда ты чувствовал, что делаешь то, для чего Бог послал тебя на эту землю?

— Однажды.

— Когда?

— Когда мы были любовниками.

— Кингсли, серьезно.

— Я серьезно. Ты был таким одиноким, — сказал Кингсли. — Я никогда не встречал кого-то более одинокого, чем ты тогда. Все боялись тебя. Никто не говорил с тобой. Они обращались с тобой как с прокажённым. А ты этого хотел.

— Ты не хотел.

— Я был напуган. Но я любил тебя больше, чем боялся. Я должен был узнать тебя. И в ту ночь в коридоре, когда ты сказал, что не знаешь, почему Бог создал тебя таким, ты гадал, по какой причине…

— Je suis la raison, — повторил Сорен. — Вот, что ты ответил мне.

— Причина во мне, — прошептал Кингсли.

Сорен кивнул.

— Именно так, — сказал Кингсли. — В ту ночь я чувствовал, будто Бог послал меня на землю, чтобы показать тебя, почему он создал тебя таким. Ты нуждался во мне так же сильно, как и я в тебе.

— Верно. До тебя я думал, что был единственным, кто хотел того, чего хочу я.

— Ты никогда не делал мне больно. Ты знаешь об этом? Даже когда причинял боль, ты никогда не делал больно. Я любил боль. Было больно, только когда ты останавливался.

— Мне тоже было больно, — ответил Сорен проведя пальцами по волосам Кингсли. Прошло одиннадцать лет с их последней ночи вместе, а Сорен все еще помнил, как прикасаться к нему так, как он больше всего любил и нуждался. — Я ошибся. Мне не стоило жениться на Мари-Лауре. Я думал, что так решу все наши проблемы. Это было высокомерно и глупо, и теперь я это понимаю.

— Это было чертовски глупо, — согласился Кингсли. — Твоя Королева-Девственница была права. Ты идиот.

Сорен опустил руку в воду и в качестве наказания плеснул Кингсли в лицо.

— Приятно знать, что ты такой же ублюдок, как и всегда, — заметил Кингсли, схватил полотенце и вытерся.

Кингсли отбросил полотенце на пол и снова посмотрел вверх.

— Я не знаю, что делать, — признался Кингсли, наблюдая за танцем света на потолке. Теперь тот двигался быстрее, потому что он и Сорен находились в воде.

— Сейчас? Завтра? Вечность?

— Со своей жизнью. Мне не нужно работать. Ты видел это. Я не знаю, что с собой делать. Заводить врагов у меня хобби. Я пью, чтобы убить себя. Я трахаюсь, чтобы забыться.

— Я не могу указывать тебе, что делать с твоей жизнью, — ответил Сорен. — Это между тобой и Богом. Но сначала ты должен знать, что хочешь жить. Как только ты будешь уверен в желании жить, то найдешь причину жить.

— Я не знаю, хочу ли жить. Я смотрю в будущее и ничего не вижу. Оно черное. У меня нет ни снов, ни видений, ни надежды. И даже ты не хочешь меня больше так, как хотел.

— Если этот красивый, гордый Кингсли Буасонье, который преследовал меня по коридору, и смотрел, как я сплю, и признался, что думал обо мне все время, и кричал на меня за нарушение правил в игре без правил… если бы он вошел в эту комнату прямо сейчас, тогда я бы попытался нарушить свои обеты. Тот мальчик был королем, и поэтому я испытывал такое удовольствие опуская его на колени. Но этот жалкий, ненавидящий себя, уничтожающий себя Кингсли Эдж? Нет никакой чести сломать кого-то, кто уже сломан. И веселья тоже нет никакого.

— Я снова хочу