Русский характер - Сергей Донской

Веселье от этого не пошло на убыль. Когда выбившиеся из сил музыканты молдавской группы «Дуб-дубом» улеглись вповалку прямо на сцене, к микрофону вышел мэтр российского кинематографа, наряженный то ли камердинером, то ли императором, и затянул куплеты про шмеля, незаметно перешедшие в матерные частушки. Аккомпанировали цыгане, подпевали сильные мира сего (особенно усердствовал Саша Шустрик, знаменитый тем, что раскатывал по побережью на «Бентли» с московскими номерами), подтанцовывали две дюжины русских топ-моделей, каждая из которых была достойна быть снятой для обложки глянцевого журнала. Когда разошедшимся девушкам стало мало сцены и танцпола, они, взвизгивая, принялись сигать через спинки диванов, приплясывать на столах и прыгать в бассейн, откуда выбирались в чем мать родила. Это навело Пороховщикова на мысль оживить празднество невиданной доселе забавой. По его приказу охранники отлавливали манекенщиц и приподнимали их над полом за лодыжки, давая гостям возможность заливать шампанское в некие естественные отверстия.

Пресса с восторгом писала потом, что всего таким образом было опустошено 260 бутылок «Вдовы Клико» по 300 долларов каждая. Но в газетах не появилось ни строчки о том, что под конец праздника, когда жители окрестных вилл проснулись от грохота фейерверков и запущенной на полную громкость «Марсельезы», вместо шампанского в ход пошел семидесятиградусный первач, способный воспламениться от малейшей искры. Смех манекенщиц сделался истеричным, а потом и вовсе сменился возгласами боли и негодования. Лишь половина из них согласилась ублажать почтенную публику до утра; остальные разбежались кто куда, опасаясь, что неугомонный Пороховщиков велит принести бутылки с «коктейлем Молотова», столь популярного во Франции после эмигрантских погромов.

Потом полил дождь, и вся честная компания отправилась в Сен-Тропе, дабы продолжить веселье в одном из многочисленных клубов отеля «Byblos». Прошел слух, что там находится Донателла Версаче, мечтающая присоединиться к русской тусовке, и каждому захотелось вдруг блеснуть перед ней остроумием и драгоценными аксессуарами. Взревели десятки автомобильных моторов, провизжала стираемая об асфальт резина, стало тихо. По разгромленному залу бродили официанты, с уст которых не сходили слова «russe» и «merde». Одетые в белое, они напоминали санитаров, выносящих с поля боя убитых и раненых. Возможно, некоторые из них сознавали, что тела павших принадлежат упившимся, обкурившимся или обколовшимся потомкам героев Бородина.

Лишь один русский, оставшийся в клубе, был относительно трезв – муж синеглазой брюнетки Катюши. Он упрямо сидел за столом и пил водку, закусывая ее блинами с икрой. Его глаза были красными, как огоньки стоп-сигнала, и официанты старались обходить его стороной. Не подозревая, что странный клиент отлично понимает по-французски, они вполголоса обменивались впечатлениями по поводу увиденного и услышанного.

– Эти русские богачи – настоящие кретины. Знаете, сколько отвалили они своим шлюхам? На эти деньги можно открыть пару таких клубов, как наш.

– Тысяча чертей! Чего еще ожидать от людей, которые выбирают не блюда, а цифры с нулями? Патрон подумывает о том, чтобы завести меню специально для русских. Они готовы платить восемьсот евро за вино, красная цена которому двести.

– Самодовольные хамы. Плевать на их чаевые, я буду рад, если все они окажутся за решеткой.

– А их продажные девки сменят подиумы на панель…

4

– Так болтали официанты, – завершил рассказ Шарко, – а наш герой слушал, пил, глотал икру, и по его щекам струились слезы, значительно более мутные, чем первач, выгнанный для «Samogon-party». И если бы кто-то спросил его, что у него на уме, то ответ был бы предельно краток: «Voila, tout fini», то бишь, «конец всему». Точка.

– Погодите, – встрепенулась Люба, – как конец? Ничего не понимаю. Почему этот ваш знакомый не уехал вместе со всеми? И, главное, почему он плакал?

– Разве я не объяснил? – удивился Шарко.

– Нет.

– Ну, тут все просто. Среди девушек, которых заливали шампанским и самогоном, находилась его жена. – Сделав это уточнение, Шарко заговорил механическим голосом, начисто лишенным каких-либо эмоций. – Хороша была Катюша, краше не было в селе. Не усидела в отеле, выперлась гулять, повстречалась с подружками-манекенщицами, те предложили повеселиться… Повеселились. – Шарко влил в себя половину содержимого пивной бутылки, скривился. – На славу. – Он выругался. – С тех пор о Кате ни слуху ни духу. А жаль. Хотелось бы задать ей пару вопросов.

– Странная история, – пробормотала Люба. – Допустим, все так и было. Допустим, муж узнал свою жену. Но почему он не забрал ее оттуда? Почему не вытащил из этого гадюшника? Не надавал пощечин, не вмешался в происходящее?

– Угадай.

– Ему было стыдно?

– Нет, – возразил Шарко. – Чувство стыда герою этой сказки было неведомо с раннего детства.

– Тогда в чем дело?

– Просто с его Катюшей резвился небезызвестный Татархунчик, предприниматель в ранге вора в законе. Когда ему надоело поливать девушек шампанским, он подхватил Катюшу на руки и унес в свой бронированный «мерс». Голышом. Мой товарищ от злости прокусил палец до кости. – Шарко поднял лицо к луне, словно забыв о присутствии слушательницы. – К исходу ночи с ним начали твориться странные вещи. Зайдя в туалет, он решил причесаться и обнаружил, что на расческе остаются пряди волос. Они начали лезть на висках и макушке, словно дело происходило не на Лазурном побережье, а вблизи от Чернобыльской АЭС. Врачи сказали, что процесс необратим. Некоторые от сильных переживаний седеют, а он… а я начал лысеть. – Шарко осклабился. – Ты ведь догадалась, что речь идет обо мне, верно? Что я имею в виду эту лысину, – он похлопал себя по голове, – а не какую-то другую?

– Совсем не заметно, – покривила душой Люба, почувствовавшая жалость к исповедующемуся ей человеку.

– Врешь, – равнодушно произнес Шарко. – Очень даже заметно. Но мне плевать, насколько густо растут волосы у меня на голове. Меня бесит, что они лезут из тела. – Его глаза зажглись нехорошим волчьим блеском. – Я стал похож на обезьяну, и это произошло буквально в течение двух месяцев после дня рождения Миши Пороховщикова. И этот невыносимый зуд по коже… – Шарко оскалился. – Вот уже несколько лет подряд на каждое полнолуние со мной происходит одно и то же. Меня волнуют незнакомые запахи. Мне не дает спать луна. Я не в себе. Понимаешь, Катя?

– Да, – поспешно ответила Люба, сердце которой вновь тревожно сжалось.

5

Она не осмелилась напомнить, что зовут ее не Катей. Она ни на секунду не забывала о фигурах охранников, притаившихся в темноте, но они пугали ее уже не так сильно, как вначале. Не так сильно, как сидящий на циновке мужчина. Ну зачем, зачем он напился? Если бы пиво не развязало ему язык, с сеансом массажа давно было бы покончено и Люба покинула бы стены негостеприимного особняка. Но Шарко раскрыл перед гостьей свою душу и теперь вряд ли отпустит ее просто так.

Люба вздрогнула.

– Ничего ты не понимаешь, дура! – Сорвавшийся на крик Шарко понизил голос до зловещего шепота. – Но я объясню. Я постараюсь быть доходчивым, оч-чень доходч-чивым… – Он уже не шептал, а шипел, а его пальцы, сжавшие ее плечо, скрючились, как когти. – Мне необходима разрядка. Хорошая разрядка, после которой все встанет на свои места.

– Больно! – пискнула Люба. – Вы мне ключицу сломаете.

– Не исключено. Если я не получу от тебя того, чего хочу, то одной поломанной ключицей ты не отделаешься.

– Давайте я сделаю вам массаж! Бесплатно!

– Обязательно. Но сперва поиграем немножко.

– Поиграем? – Люба почувствовала, что вот-вот завопит от боли и страха. – Я давно вышла из детского возраста. Я…

– Заткнись! – рявкнул Шарко, сбрасывая руку с плеча Любы. – Я превзошел Татархунчика во всем, и мне позволено больше, чем ему. Если я говорю дешевым шлюхам, что хочу с ними поиграть, они не перечат, а выполняют любые мои капризы.

– Я не шлюха, – пролепетала Люба.

– Конечно. Поэтому ты сидишь здесь в этом купальнике и строишь из себя целомудренную монахиню.

– Вы же сами захотели, чтобы я переоделась…

– Сам, – перебил Шарко. – Я всегда добиваюсь того, чего хочу. Вставай и начинай дефилировать по подиуму. – Он сделал широкий жест, обводя рукой двор. – Только сперва избавься от одежды, Катенька. Как на той вечеринке во Франции. Вперед.

Любе вдруг стало ясно, что он не пьян, а совершенно безумен. Невменяем. С каждой минутой голос Шарко делался все неразборчивее, все глуше, а фразы, произносимые им, были отрывистыми. Старые фильмы про оборотней, которые Люба видела в молодости, теперь не казались ей плодом болезненной фантазии. Определенно Шарко больше не был человеком в полном смысле этого слова. Звериная натура брала верх: все быстрее и быстрее.